Выход 493. Дмитрий Матяш

как стая напуганных ворон на городской площади, мысли.

      – Что ты хочешь этим сказать? – Он поднял на Тюремщика полные недоумения глаза. – Что этот проклятый притащился сюда из Харькова?

      – Из Харькова? – переспросил рыжеволосый напарник Карана. – А где это, Харьков?

      – Я ничего не хочу сказать, но думаю, что да. – Тюремщик пошарил рукой за закрытой створкой фургона. – Вот.

      Он протянул Стахову зеленый армейский вещмешок. Точнее, то, что от него осталось. Изодранный весь, дырявый, с одной только целой шлейкой, тем не менее не пустой. В нем что-то было, небольшое и негрузное, что-то, что принадлежало мертвому проклятому. И это обстоятельство придавало ситуации еще большую загадочность. Ведь проклятые, уподобившись зверям, не нуждались ни в одежде, ни в ручной поклаже.

      Стахов пошарил в мешке и вытащил… ветхий, округлой формы аппарат с ручкой для ношения, посеребренными кнопками и тумблерами разной величины.

      – Что это? – первым нарушил тишину Андрей, в десятый раз перечитав ничего не объясняющее название странной вещи «Panasonic».

      – Проигрыватель, – ответил кто-то из-за спины.

      – Ты включал его? – спросил Стахов у Тюремщика.

      Тот кивнул.

      – Разок только, и то не до конца, – ответил Бешеный. – Боялись повредить, его и так собаки по всей улице мотлошили… вещмешок этот…

      Стахов аккуратно, будто держа в руках хрупкую статуэтку, повертел проигрыватель, осмотрел его со всех сторон, особенно приглядевшись к железному набалдашнику, примотанному к отсеку, где должны были быть батарейки, и затем так же аккуратно, словно тот вот-вот мог рассыпаться, поставил на металлический пол фургона. Откуда-то со дна колодца памяти всплывали какие-то пузырьки с застывшими в них размытыми фрагментами. Цветными, но расплывчатыми, словно смотришь на них через рифленое стекло. И лица там были какие-то ненастоящие: румяные, загорелые, со странным оттенком кожи, не таким белесым, как у него и у всех людей подземелья, и улыбались они как-то по-другому, и смеялись не так, и звучала там удивительная музыка. Живая, дышащая, заигрывающая.

      Музыка…

      Стахов вытащил очередную самокрутку, нервно потеребил ее пальцами и поднес ко рту. Чиркнул от воротника спичкой. Затянулся.

      – А это точно было у него в рюкзаке?

      – Да, – кивнул Тюремщик, – рюкзак был недалеко от этого бедняги, когда мы его нашли.

      – Толком можешь рассказать, как это произошло?

      Тюремщик огляделся, будто проверяя, не подслушивает ли их посторонний, почесал заросшее щетиной лицо.

      – Как-как… Музыка, значит, играла у нас в машине, и тут помехи пошли. Я сразу смекнул, что это радиомаяк. Помнишь, лет десять назад у нас такие тоже были? – Стахов кивнул. – Так вот, они всегда звук гасили. Так же и сегодня: едем, значит, возвращаемся по проспекту, музыку слушаем, и вдруг как завизжит эта хрень! Ну, мы и поняли, что где-то поблизости кто-то пеленгует. Начали искать и нашли этого, – он кивнул на труп, – у входа в подземку…