Танец меча. Дмитрий Емец

дергала широкой, почти мужской ладонью длинную кофту.

      – Ну? – спросил Троил поощрительно.

      – Я тут хотела… думаю все время… – начала Улита, но оборвала себя и, махнув рукой, выпалила: – Может ли быть прощен Арей?

      Троил разглядывал ее, чуть сдвинув брови.

      – Ага, щас! Сегодня Арей, завтра Лигул! А почему не Тухломон? Все на него орут, все обижают гадика! – влез в разговор Корнелий.

      Однако Улита к нему даже не повернулась. Она смотрела только на Троила.

      – Не я решаю, кому быть прощенным.

      – Но вы же генеральный страж!

      – И что из того? По-твоему, я сотворил небо и звезды? – тихо ответил тот.

      Улита, тоскуя, опустила глаза.

      – Но тогда хотя бы объясните почему!!! – сказала она беспомощно.

      – Я могу только предположить. Арей неспособен искренно пожелать прощения! – ответил Троил.

      – При определенных обстоятельствах он мог бы сказать «прости»! – настойчиво сказала Улита.

      – При определенных обстоятельствах он смог бы выдавить «прости!» сквозь зубы. Пожелать же прощения – означает повернуться к прошлому спиной и никогда даже на мгновение не пожелать обернуться. Слова же как таковые вообще необязательны. Нужно только движение сердца.

      – Которого у Арея нет? – недоверчиво спросила Улита.

      Троил вздохнул.

      – Идем на кухню. Я все-таки хочу сегодня закончить борщ по-эдемски, – сказал он.

* * *

      В это же время в общежитии озеленителей Чимоданов стоял у окна и поливал йодом фиалку. Он обожал делать мелкие гадости. Зудука, свесив ноги, сидел на шкафу и, используя баллон с дезодорантом и зажигалку, играл в «Горыныча», пуская пылающие струи.

      Несмотря на то что было уже почти утро, общежитие озеленителей гуляло и шумно пело песни разных народов. Под окнами кто-то долго кричал, грозился, но так и не подрался. Чимоданов, в предвкушении дежуривший у подоконника, разочарованно отодвинулся в глубь комнаты.

      Меф, только что завершивший поединок с Мошкиным, разглядывал на своем торсе красные пятна от шеста. Завтра некоторые исчезнут, а другие станут черными, потом фиолетовыми, потом лиловыми – так и будут менять цвета до бесконечности.

      – Тебе не больно, нет? – сочувственно спросил Евгеша.

      – Щекотно! – поморщился Меф. – Может, ты не будешь садить со всей дури? Я же тоже могу тебя мечом по шее рубануть! В учебном режиме с разворота.

      – Я не со всей дури! Я в полдури, – обиделся Евгеша. – Ты же знаешь, когда надо, я кирпичи из кладки вышибаю.

      – Да знаю, я… Ай! – Меф ткнул пальцем в самое больше пятно и скривился. Все же странно, насколько человек зависим от физической боли. Возьми кого хочешь – философа, писателя, музыканта, парящих мыслью в заоблачной выси, и прищеми им дверью хотя бы ноготь мизинца. И все! Всякую возвышенность как корова языком слизала! «Где йодик? Где зеленка? Срочно меня к дохтырю – умираю я!»

      Меф ушел в душ, погремел водой, с жестяным звуком падавшей в поддон, и назад вернулся уже в майке. Пока