Memento Finis: Демон Храма. Денис Игнашов

этим интересуется. Но это надо отдельно изучать… Вообще же тема старая и в российских академических научных кругах уже давно не популярная. Публицистика, одним словом. На ней имя сделать нельзя. Растиражированная тайна, не имеющая приемлемого исторического объяснения, может быть объектом любопытства, а не серьёзного научного интереса.

      – Ну что ж, можно начать и с Андреева. Есть какие-нибудь координаты?

      – Тебе срочно? Завтра я встречаюсь со своим научным руководителем, Ракицким, – он с Андреевым в приятельских отношениях. Могу поинтересоваться.

      – Отлично! Руслан, буду должен.

      – Да пока не за что.

      Повесив телефонную трубку, я задумался, разглядывая висевший на стене календарь. «Крестоносцы на российском телевидении? Что только не придумают наши массмедиа, чтобы развлечь уставшего от однообразия обывателя», – рассеянно подумал я и отметил попавшимся под руку фломастером двадцать девятое июня – последний день моего отпуска.

      После, послонявшись по комнате, я всё-таки решился, нашёл листок бумаги с телефоном Карины и позвонил. Она ждала моего звонка – я это почувствовал. Мы договорились встретиться в среду вечером. Повесив трубку, взволнованный, я стал ждать этого дня. Это означало только одно – в моей жизни что-то начинает меняться.

      В понедельник в первой половине дня у меня была назначена встреча на кафедре со своим научным руководителем, профессором Ракицким. У Ракицкого был перерыв между двумя лекциями, и потому он, не желая откладывать чтение на потом, решил сразу же посмотреть текст первой главы моей диссертации. Мы разместились в пустой аудитории, и профессор, поправив на носу маленькие круглые очки, стал тщательно изучать мой научный труд. Пока Ракицкий читал, я отрешённо разглядывал зал аудитории, думая о том, какое впечатление окажет на профессора моя, так и не законченная, первая глава.

      Стефан Петрович Ракицкий, худощавый седой профессор небольшого роста в неизменных круглых очках, вот уже пятьдесят лет преподавал в университете. Серый костюм, истоптанные полуботинки, тускло-печальный взгляд близоруких глаз, тихий, но твёрдый голос – таким Ракицкий запомнился многим поколениям студентов.

      Про Ракицкого ходило много легенд и распространялись всевозможные слухи. Говорили, что он сын эмигрантов, вернувшихся в Россию из Парижа в конце двадцатых. Его отец, Пётр Ракицкий, молодой московский литературовед, после Октябрьского переворота эмигрировал во Францию, но там так и не прижился и, благодаря кое-каким связям в ОГПУ (об этом шептали злые языки), вернулся в Советскую Россию, где стал главным редактором одного слабо известного и малотиражного журнала. Уже в СССР он встретил свою будущую жену, у них появилось трое детей, две дочки и сын. Безжалостная коса сталинских репрессий, как ни странно, обошла семейство Ракицких стороной. Возможно, про белоэмигранта Ракицкого просто забыли – и такое часто бывало в те времена, – а может быть, он был кому-то нужен. Как бы то ни было, Пётр Ракицкий прожил очень долгую и