Трезориум (адаптирована под iPad). Борис Акунин

отдать, в офицерской форме при лейтенантских погонах, хотя специально для них снялся.

      На перроне оглянулся. Отец стоял на лесенке вагона, махал рукой. Ади не было. Для нее существовало только то, что перед глазами. Да и то не навсегда.

      Перед эшелоном Рэм заехал к Бляхиным, на улицу Кирова. Ева Аркадьевна, пухлая женщина с золотыми кудряшками и золотыми зубами, вкусно накормила борщом и котлетами. Дала сверток, заполнивший половину вещмешка (правда, он у Рэма был тощий). Объяснила, что там носки собачьей шерсти, от подагры, фуфайка какой-то особенной вязки, тонкая, но очень теплая, и две пачки лечебного чая, потому что у Филиппа Панкратовича на нервной почве хронический гастрит.

      С этой посылкой Рэм теперь и сидел на проходной.

      Довольно скоро к окошку подошел ефрейтор. Дежурный сказал ему, кивнув на Рэма:

      – Кузовков, проводи младшего лейтенанта на Шестой, до КПП. И живо назад, а то знаю я тебя.

      – Обижаете, товарищ майор, – нисколько не обиженно, а по-домашнему ответил ефрейтор.

      Он вообще был какой-то неармейский. Сильно пожилой, с почти совсем седыми усами. Шел вразвалочку, чуть припадая на ногу, встречным офицерам честь отдавал мягко, будто кот лапой. И с любопытством поглядывал на Рэма.

      Когда они вышли во внутренний двор, спросил:

      – На Шестой объект, значит? По вам не скажешь.

      – А что там?

      – Идете и не знаете? – удивился Кузовков. – Управление НКВД-НКГБ-ГУКР, трибунал и прочие режимные подразделения. Вы в которое?

      Что такое ГУКР (ефрейтор так и произнес, а не «ГэУ-КаэР), Рэм сообразил, но не сразу. Главное управление контрразведки. Ишь ты!

      – Сам не знаю, – сказал он. – Мне только посылку из дому передать.

      – А кому, если не военная тайна? – не отставал любопытный Кузовков. – Я раньше на Шестом служил в хозяйственном взводе, пока в комендантскую роту не перевелся. Почти всех там знаю.

      – Подполковнику Бляхину.

      – А-а, ОПФЛ.

      Этой аббревиатуры Рэм перевести уже не смог. Спросил.

      – Отдел проверочно-фильтрационных лагерей. Наших пленных, кто у немца был, шерстят. Кого на фронт, кого в другую сторону.

      Шел ефрейтор медленно, Рэм все время его опережал – хотелось побыстрее избавиться от посылки, а то еще застрянешь там, опоздаешь на встречу с Уткиным. Но Кузовкова с его хромой ногой было жалко.

      – Хотите, чтоб я шел помедленней? – спросил Рэм, обернувшись.

      На участливую интонацию дядька откликнулся вовсе по-неуставному:

      – Я всегда хочу только одного, на другие хотелки не размениваюсь. Мне умный человек сказал, давно еще: всегда, говорит, хоти чего-то одного, самого главного, но очень сильно. Тогда сбудется. – Ефрейтор остановился отдышаться. – А помедленней неплохо бы. Колено от сырости ноет.

      – Чего же вы сильно хотите?

      Кузовков удивился:

      – Того же, чего все. Кроме дураков и жиганов. Дожить до конца. Всё прочее важности не имеет.

      Везет мне на философов, подумал Рэм. Вчера капитан, теперь ефрейтор.

      – А