Вначале будет тьма // Финал. Михаил Веллер

у него не было, он решил отправиться на спектакль. Ничего современного видеть не хотелось – вечный сторонник новых форм, в глубине души он давно уже не понимал, что теперь происходит на сцене и какой интерес представляют страдания голограмм, и потому Марка тянуло на что-то классическое: в Малом театре ставили все еще живых классиков – Евгения Гришковца и Ивана Вырыпаева, например. Ему всегда был близок Вырыпаев, и он купил билет на «Солнечную линию». Зал, как выяснилось, был несправедливо пустым, и вместо прежних дам в шляпах здесь сидели постаревшие хипстеры, которых он не любил, но по поводу которых испытывал светлое чувство ностальгии.

      Отдав за билет четыре тысячи рублей, то есть всего лишь цену чашки кофе, он сел в пятом ряду партера, думая об этой чертовой бомбе, – Марк уже прикинул, как ее переделать, как изъять ее внутренности и набить необходимой для работы начинкой. Он представлял себе это даже с каким-то аппетитом, как если бы думал о жареном поросенке, нашпигованном яблоками.

      (на сцене)

      ВЕРНЕР. А что еще нужно семье для появления ребенка, если не семь лет брака, погашение кредита и секс?

      БАРБАРА. Нужна боль, милый.

      ВЕРНЕР. Абсолютное непонимание всего! Сейчас я испытываю абсолютное непонимание всего.

      БАРБАРА. А я испытываю боль.

      ВЕРНЕР. А я, можно подумать, ем бабушкин пирог с вареньем!

      БАРБАРА. Когда пара хочет ребенка, милый, то мужчина снимает трусы, женщина снимает одежду, мужчина ложится на нее сверху и говорит, я хочу ребенка, и они делают ребенка.

      ВЕРНЕР. Но я несколько раз именно так и говорил, Барбара.

      БАРБАРА. А еще снимают презерватив, дорогой мой.

      Марку нравилась истеричность этой пьесы с «глухими» диалогами, как в его любимом театре абсурда. К тому же бомба представлялась сейчас ему уже не поросенком с яблоками, а собственным ребенком, проектом, который надо решиться сделать. Это его шанс войти в историю – он догадывался, что Андрей может продать бомбу не самым хорошим людям, и тогда все, прости-прощай, адьос, Москва или какой-то другой заштатный город! Ему и хотелось быть значимым, и было страшно на это пойти, как философу и, помимо прочего, гуманисту, ратующему за все права.

      (на сцене)

      ВЕРНЕР. Но я чувствовал, что еще не готов. Я чувствовал, что хочу, но что вот еще не сейчас. А теперь я вдруг почувствовал, что, кажется, я готов. Потому что, когда кредит больше не давит тебе на плечи, дышать становится легче и можно начать думать о продлении своего рода. Пускай наш малыш войдет в этот мир, свободный от кредита своих родителей.

      «Пусть и правда все начнется с начала, пусть будет хоть каменный век, хоть еще какой, и долой эту цивилизацию, хотя людей в машинах и жалко, но зато – какая история, черт побери, какая история! – думал Марк. – Конечно, Достоевскому бы это не понравилось, но кто сейчас вообще его читает? Да и не нравился мне этот Достоевский никогда… А если верить Толстому, то роль личности в истории ужасно мала, так что сделаю я эту бомбу, не сделаю – в философском смысле все это не важно,