Белое братство. Элеонора Пахомова

молчание, он заговорил. Начал робко и будто оправдываясь, но по мере того, как слова слетали с языка, его понесло и он выложил ведьме все что мог о себе, про смерть матери, перестройку, Любаню, никчемность, неприкаянность и одиночество. «Что со мной не так? Что мне делать? Как жить?» – завершил он свой сбивчивый рассказ, когда все карты вплелись в узор.

      Ведьма вздохнула, приосанилась и сосредоточенно уставилась на точку чуть выше макушки Вадима Сигизмундовича. «Сейчас, – подумал он, чувствуя, как заколотилось сердце. – Сейчас она все узрит и явит чудо». Он затих и замер.

      – Всё! – наконец выдохнула она и приняла прежнее обмякшее положение у стола.

      – Всё… – зачарованно повторил он и чуть сжал вспотевшие ладошки.

      – Всё! Ничего не вижу. Не дают о тебе информацию. Слишком много черноты на тебе, грязи. Ничего сквозь нее не могу разглядеть.

      Для убедительности она медленно поводила ладонью перед его носом, словно пытаясь нащупать что-то в густом тумане. И без того продолговатое лицо Вадима Сигизмундовича, казалось, вытянулось еще больше, и он почувствовал, как непроизвольно поползли вверх его брови, съезжаясь к переносице.

      – Чистить тебя надо.

      Она привстала, взяла с холодильника тетрадь и шариковую ручку, выдрала лист и протянула его Успенскому.

      – Записывай.

      Ведьма принялась диктовать, а Успенский непослушной рукой криво выводить на листе совершенно дикие слова про бесов, врагов, покойников, которыми он в итоге исписал целую страницу.

      – Значит, так! Пойдешь на кладбище и возьмешь с могильной ограды или креста гвоздь, уйдешь не оглядываясь. Дома положишь гвоздь в чашку с водой, этой водой будешь умываться утром и вечером, читая при этом заговор…

      Успенский ошарашенно слушал этот бред, чувствуя как сквозь карман брюк жгут ляжку заранее приготовленные пятнадцать тысяч.

      – …делать это надо десять дней. Потом придешь ко мне, я скажу, в чем твоя проблема.

      И он пошел как во сне. Сначала к выходу, потом на кладбище, потом домой. Он не любил вспоминать, как, озираясь, обхаживал могилы и отковыривал винтик с металлической ограды, как отирал себя настоянной на нем водой, повторяя заговор, а потом поднимал к зеркалу лицо и видел гримасу отвращения. Отвращения не только к воде с болтиком, но и к самому себе. В эти ритуальные дни в сознании Вадима Сигизмундовича остервенело боролись здравый смысл и надежда на чудо. Борьба была настолько изнуряющей, что непьющий Успенский даже купил себе однажды чекушку водки и выпил одним махом после очередной процедуры, почти сразу впав в блаженное забытье. Здравый смысл имел все шансы победить в этой схватке, если бы не одно веское обстоятельство – Успенскому ужасно жаль было отданных ведьме денег. Пятнадцать тысяч рублей – половина его скудных накоплений. Думать о том, что он отдал их так просто, ни за что, Вадиму Сигизмундовичу было больно, и он решил пройти этот путь до конца, надеясь все же, что жертвы оправдают себя.

      Через две недели после первого