И все-таки я танцую. Инна Пастушка

на открытом воздухе.

      – Вы имеете право вести торговлю в этом месте только непродовольственной группой товара, – резюмировала она. – Кстати, вы здесь раньше бельем торговали, вот им и занимайтесь. А этого, – окинула она взглядом столик с продуктами, – чтобы я больше не видела. Да и весы ваши еще проверить не мешало… – она взяла килограммовую гирю, выверяя в руке вес. – Ладно, если прямо сейчас уйдете, никто вас проверять не будет.

      Эмма собрала в сумки непроданные продукты и, пронизанная лживо-сочувствующими взглядами соседей-предпринимателей, скрывая нахлынувшие слезы, сложила свой столик. Таким образом, Эмма покинула прибыльное место, предоставив человекообразным пираньям возможность съедать дальше друг друга, благо у каждого из них были свои знакомства и связи.

      На этом коммерция Эммы, как ни странно, не завершилась, что говорит в пользу ее оптимизма. Поняв, что в торговлю без связей и денег не пробиться, она принялась жарить пирожки. Около полуночи она замешивала тесто, под утро вставала, жарила, и автостопом, когда еще не ходил городской транспорт, добиралась к первой утренней электричке, где кормила голодных пассажиров-челночников. Поначалу пирожки шли нарасхват, потом по мере появления конкурентов, пирожки пришлось увеличивать в размере, и в конечном итоге, Эмма продавала пирожки размером с ладошку.

      – Смотри, весь потолок закопчен, – сердилась мать. – Бросай это дело, ремонт один чего будет стоить. Посмотри на стены возле плиты…

      – Мам, зато живая копейка, – спорила Эмма.

      – Да жалко мне тебя, вон совсем без сна. Да и без выходных.

      Ну, как бы там ни было, но каждое утро будильник звонил в одно и то же время, стрелки показывали четыре часа, и Эмма шла на кухню. Там она надевала старый спортивный костюм, который, несмотря на фартук, все больше промасливался, вызывая у Эммы стойкое неприятие к ее пирожковой деятельности. «Лишь бы мать не увидела», – думала Эмма, роняя слезы на стол. «Такое чувство, что я родилась в этой робе», – про себя причитала она, брезгливо окидывая взглядом свой спортивный костюм.

      А потом она начала писать стихи. Без смысла, без особого содержания, главное, рифма. Это ее отвлекало от рутинной лепки пирожков, Вот только с третьей строкой всегда была незадача, она совсем не хотела рифмоваться. Это сердило Эмму, и она перешла на прозу. Сначала она просто записывала свои мысли, потом стала составлять маленькие истории, – особенно хорошо ей давались детские. Она писала на заготовленных листках бумаги, а в свободное время переписывала в общую тетрадь, которую прятала в верхнем ящике своего стола.

      По образованию Эмма была преподавателем английского языка, но так сложилось, что после университета девушка не могла найти подходящей работы; все места в школах были или уже заняты, или забронированы учителями для своих подрастающих чад. В педагогике, как и в медицине почему-то принято идти по стопам родителей, вот преподаватели и держали места для своих детишек, готовя себе замену. А Эмма, побегав по школам, и получив множество