Черчилль и Оруэлл. Томас Рикс

мы не вульгарны!»[131] Он охотно соглашался с высокомерным замечанием другого своего любовника, литературного критика Рэймонда Мортимера, что «массы не волнуются об истине так, как мы»[132].

      «Я ненавижу демократию, – откровенничала Сэквилл-Уэст с Николсоном. – Я бы хотела, чтобы la populace[133] никогда не поощряли бы подниматься со своего законного места. Я предпочла бы видеть их так же хорошо накормленными и хорошо содержащимися, как Т. Т. коровы, но выражающими свои мысли не отчетливей их» (Т. Т. – это коровы, проверенные на туберкулез, остававшийся реальной угрозой в Англии в середине XX в., в чем придется убедиться Оруэллу). В другом письме неделей позже романистка поделилась чувством облегчения по поводу того, что не родилась заурядной особой: «Разве не ужасно было бы оказаться особой, лишь существовавшей, осиливавшей один за другим дни, заполненные глупейшей мелкой суетой, не имеющей совершенно никакого значения? Я имею в виду наведением чистоты, мытьем крыльца и пересудами о соседях?»[134]

      В общем, Оруэлл имел некоторые основания задать в «Фунтах лиха» вопрос: «Что знает большинство образованных людей о бедности?»[135] Именно в «вульгарный» мир работы и выживания, в существование огромного большинства человечества он стремился погрузиться, а затем описать его для всех. Иногда он тыкал читателя носом в это знание, как, например, в начале книги, когда он нейтральным тоном пересказывает воспоминания «Шарля», молодого французского бездельника, завсегдатая ближайшего бара, заплатившего за возможность изнасиловать 20-летнюю пленницу[136]: «Без единого слова я, резко дернув, скинул ее на пол. И набросился на нее как тигр!.. Снова и снова повторял я свои все более свирепые атаки, опять и опять девица пыталась спастись. Она взмолилась о пощаде, но в ответ прозвучал мой хохот»[137]. Пожалуй, Оруэлл совершил ошибку, посвятив шесть страниц 213-страничной книги этой страшилке в стиле По. Это отвлечение от его истинной темы – изображения забот, поглощающих мысли парижских и лондонских бедняков в 1930-е гг.: как прокормиться, согреться, поспать ровно столько, чтобы суметь подняться и вернуться к работе, и упиться дешевым вином в субботний вечер.

      Это была книга, которую он должен был написать в той же степени для себя, что и для читателя, принципиально важный шаг на его жизненном и литературном пути. Погружаясь в мерзость, апатию и голод бедняка-рабочего, Оруэлл расплачивался за прежнюю колониальную жизнь. В Бирме он добровольно присоединился к европейцам-угнетателям, теперь в качестве наказания самому себе он по своей воле жил среди угнетенных Европы. «Я пришел к выводу, что это был… акт искупления за то, что он служил целям британского колониализма, проведя пять лет в Бирме офицером колониальной полиции»[138]

131

Nicolson, The War Years, 57.

132

Там же, 325.

133

Массы, толпа (фр.) – Прим. пер.

134

Там же, 433, 435.

135

Orwell, Down and Out in Paris and London (New York: Mariner Books, 1972), 120. (Оруэлл Дж. Фунты лиха в Париже и Лондоне / Пер. В. М. Домитеевой. – CПб.: Азбука-классика, 2003.)

136

Там же, 14.

137

Здесь и далее цит. по: Оруэлл Дж. Фунты лиха в Париже и Лондоне / Пер. В. М. Домитеевой. – СПб.: Азбука-классика, 2003.

138

. ”A Philosopher in Paris,“ in Coppard and Crick, Orwell Remembered, 211. Странное совпадение: много лет спустя, в 1987 г., Айер, находясь на вечеринке в Нью-Йорке, заглянул в спальню и застал боксера Майка Тайсона за попыткой изнасиловать модель Наоми Кэмпбелл. Он вмешался, и Тайсон заявил: «Ты знаешь, мать твою, кто я такой? Я чемпион мира в тяжелом весе». Айер ответил: «А я бывший уикхемовский профессор логики [в Оксфорде]. Мы оба выдающиеся фигуры в своей области; предлагаю поговорить об этом как разумные люди». Ben Rogers, A. J. Ayer: A Life (New York: Grove, 2000), 344. Айер был приемным отцом ведущей кулинарного телешоу Найджелы Лоусон, в годы войны являлся коллегой Малкольма Маггериджа, друга Оруэлла. Muggeridge, Like It Was: The Diaries of Malcolm Muggeridge, ed, John Bright-Holmes (London: Collins, 1981), 364.