Шакалы вышли на охоту. Жанна Ермековна Курмангалеева

приезжай. Нужно провести опознание. Я не стал звонить твоей матери…

      – Хорошо.

      Я закрыл раскладушку, она выпала у меня из руки. У меня по телу прошла дрожь. Взяв себя в руки, я, не надевая куртку, вышел на улицу. Дюк с тревогой залаял мне вслед. Сел в машину. Завел мотор.

         Я был там недолго. Джо не солгал. Тело разбило о камни на дне Авры, тонны воды и сильное течение сделали свое дело. Я сделал непринужденный вид, подтвердил все, что было нужно, что-то подписал… Очень трудно выговариваемый врач, вглядевшись мне в лицо, произнес:

      – Мне очень жаль.

      Я кивнул.

      – Это все, что от меня требуется?

      – Да. Но…

      Я повернулся, собираясь уйти, но он меня остановил, быстро сказав:

      – В его крови было найдено 2,5 промилле алкогольных веществ…

      – Дальше.

      – Видимо, он напился и утонул. Так что расследование, как мне кажется, будет совершенно излишним. Зачем, верно? Знаете, по статистике… – он запнулся.

      Я бы удивился его настойчивости, но мне было все равно. Я ушел, думая, как же мне сказать об этом нашей матери.

         Сообщать ей об этом по телефону я побоялся. Меня снедала навязчивая мысль: она там одна. Однажды она его уже потеряла. Я поехал в частный домик на окраине.

         Я отпер дверь калитки и вошел во двор. Мать, услышав, как хлопнули ворота, с удивлением вышла на крыльцо.

      – Сынок? Ты чего? Забыл что-нибудь?

      Я заставил себя поднять на нее взгляд.

      – Мама… Мне позвонили… Брата нашли…

      Ее лицо сначала осветилось неподдельной  радостью, но потом, прочитав все в моих глазах, она вскрикнула. Ее ноги подкосились. Я подскочил к ней, и она упала мне на руки.

         Очнувшись от обморока, мать зарыдала. Она не ела, не находила спасенья в забытье, не вставала с кровати. Я просидел с ней до ночи. Когда она наконец уснула, я вспомнил о псе и тихо уехал.

         Пес встретил меня веселым лаем. Я дал Дюку поесть и сел за стол. Опустил голову на руки и впал в беспокойную полудрему. Сквозь сон я услышал гавк, а после него мне на колени легло что-то слюнявое и когтистое.

         Я проснулся в 3 часа ночи совершенно разбитым. Как в тумане, я выпил кофе и сполоснул лицо холодной водой, чтобы быть способным сесть за руль. Захватив Дюка, я поехал назад к матери.

         Она еще спала, иногда вздрагивая и бормоча что-то во сне. Выпустив пса во двор, я лег на диван, не раздеваясь и не стелясь.

         Следующие дни прошли в тишине. Мать не задавала вопросов, не заговаривала о нем, но нередко она начинала плакать. Я не пытался утешать ее словами. Я в те дни много думал о бытовухе. О том, как еда шипит на плите, как вода выливается из горшка с цветами, как мухи бьются о стекло. В моих глазах все стало каким-то плоским, двухмерным. Я забыл о том, как я выгляжу. Иногда мне казалось, что я снова в восьмидесятых, в нашей бедной квартирке, когда брат с отцом еще были с нами. Во сне я видел какую-то фигуру в капюшоне, которая ходила и что-то искала. Во рту после такого было сухо, а голова была еще тяжелее, чем до этого.

         Похороны состоялись через пару дней. Я не понимал, что происходит. На душе было какое-то странное