Конец эпохи. Генрих Эрлих

на земле и сотворили Страшный Суд, коий токмо в Его власти, наслал Он после казни московской град великий на всю землю и побил весь урожай на корню. Посеяли под зиму – холодом семена заморозил, посеяли весной – жарой невиданной все всходы спалил. Не стало хлеба в стране и такая дороговизна сделалась, что простому человеку только ложись и помирай. И ложились, и помирали, сейчас хоть идут в надежде на милостыню, а тогда и этого не было, потому как сама милостыня иссякла. И будто мало было этих казней, наслал еще Господь поветрие моровое, косила болезнь прилипчивая целые семьи без остатка, дом за домом, деревню за деревней. И хоть оскудели безмерно и людьми, и скотом, и товарами, а приходилось самим все сжигать, если пытался кто-нибудь выбраться из уездов зараженных.

      – Кара по делам вашим! – возвестил я, не могши успокоиться.

      – Сие нам неведомо, – кротко ответил Грязной, – а что люди думали да говорили… Иные, как ты, а многие и по-другому. И крымчаки с турками здесь ни при чем, нечего им тут было разорять, другие до них постарались, да и не было им такого дозволения. А уж после пожара московского они и помыслить об этом не могли. Как только унялся огонь, снялись они со своих стоянок и отправились к родным очагам, с каждым шагом убыстряя бег. Хоть и бусурманские души, но и они содрогнулись в ужасе от зрелища невиданной доселе кары Всевышнего.

      Так разговор наш вернулся к Москве, к царю Ивану, ко всему тому, что тогда случилось.

      – Стояли мы с Иваном и смотрели на Москву, на то, что от нее осталось и смутно угадывалось сквозь дымную пелену, – принялся рассказывать Грязной, – тут Иван вдруг и сказал, не мне, а вроде как про себя: вот и исполнилось все по слову Его. Я тогда, помню, еще задумался, чьи же слова он имел в виду, а он уж продолжает: все, говорит, прощай, Москва. Куда ж теперь? В Слободу, наверно, больше некуда.

      И вдруг спрашивает меня: ты со мной? Прикажи он мне, да что там! – просто сел бы на коня и поехал вперед, я бы за ним куда угодно двинулся. А тут от вопроса его, а больше от того, как он сказал и как при этом на меня посмотрел, все мысли во мне перевернулись и самая потаенная стала первой, и понял я вдруг, что никакая сила не заставит меня в Слободу вернуться – хватит с меня!

      Поклонился я Ивану в ноги и сказал: прости меня, царь-государь, за все прости. Виноват я пред тобой, но не суди меня строго, ибо не только за Землю Русскую я страдал, но и за тебя. Полюбил я тебя всем сердцем, как никто из опричников твоих тебя, быть может, не любил. И за то меня прости, что не могу я сейчас с тобой ехать, здесь мое место, рядом с братьями моими, израненными и погибшими. Ни слова не сказал мне Иван в ответ. Поклонился я ему еще раз в ноги, сел на коня и поехал обратно к Москве. И тут донеслось до меня тихое: прости и ты меня, как я тебя простил. Так и расстались мы с Иваном, и больше я его не видел.

      Глава 2

      Третье бдение у трона опустевшего

      [1572–1575]

      Катастрофа была равно ужасной для всех: для опричнины и для земщины, для Русских и для татар, для народа и для державы.

      Но