Ночь нежна. Френсис Скотт Фицджеральд

Это поможет ей понять, как работают ее лимфатические узлы. Они только в восемнадцать лет и включаются.

      Дик снисходительно усмехнулся, он любил Эйба, хоть давно уже перестал возлагать на него какие-либо надежды:

      – Медицина так не считает, и потому мы уходим.

      Эйб, уловив его снисходительность, быстро заметил:

      – Мне почему-то кажется, что я отдам мою новую партитуру Бродвею задолго до того, как вы закончите ваш ученый трактат.

      – Надеюсь, – бесстрастно ответил Дик. – Очень на это надеюсь. Может быть, я и вовсе откажусь от того, что вы именуете моим «ученым трактатом».

      – О, Дик! – испуганно и даже потрясенно воскликнула Мэри. Розмари никогда еще не видела у него такого лица – полностью лишенного выражения; она поняла, что сказанное им исключительно важно, и ей тоже захотелось воскликнуть: «О, Дик!»

      Но он вдруг усмехнулся еще раз и прибавил:

      – …откажусь от этого, чтобы заняться другим, – и встал из-за стола.

      – Пожалуйста, Дик, сядьте. Я хочу узнать…

      – Как-нибудь расскажу. Спокойной ночи, Эйб. Спокойной ночи, Мэри.

      – Спокойной ночи, Дик, милый.

      Мэри улыбнулась, словно давая понять, что с превеликим удовольствием остается сидеть здесь, на почти опустевшей барке. Она была храброй, отнюдь не лишившейся надежд женщиной и следовала за своим мужем повсюду, обращаясь внутренне то в одного, то в другого человека, но не обретая способности заставить его отступить хотя бы на шаг от избранного им пути и временами с унынием осознавая, как глубоко упрятана в нем истово охраняемая тайна этого пути, по которому приходится следовать и ей. И все же ореол удачливости облекал ее – так, точно она была своего рода талисманом…

      XV

      – Так от чего вы решили отказаться? – уже в такси серьезно спросила Розмари.

      – Ни от чего существенного.

      – Вы ученый?

      – Я врач.

      – О-о! – она восхищенно улыбнулась. – И мой отец был врачом. Но тогда почему же вы…

      Она умолкла, не закончив вопроса.

      – Тут нет никакой тайны. Я не покрыл себя позором в самый разгар моей карьеры и на Ривьере не прячусь. Просто не практикую. Хотя, как знать, может быть, когда-нибудь и начну снова.

      Розмари молча подставила ему губы для поцелуя. С мгновение он смотрел на нее, как бы ничего не понимая. Потом обвил шею Розмари рукой и потерся щекой о ее мягкую щеку, а потом еще одно долгое мгновение молча смотрел на нее. И наконец сумрачно сказал:

      – Такой прелестный ребенок.

      Она улыбнулась, глядя снизу вверх в его лицо, пальцы ее неторопливо теребили лацканы его плаща.

      – Я люблю и вас, и Николь. В сущности, это моя тайна, я даже рассказать о вас никому не могу, потому что не хочу, чтобы еще кто-то знал, какое вы чудо. Честное слово: я люблю вас обоих – правда.

      …Он столько раз слышал эту фразу – даже слова были те же.

      Неожиданно она потянулась к нему, и пока его глаза фокусировались на лице Розмари, юность ее словно исчезла, она просто лишилась возраста, и Дик,