Люди остаются людьми. Исповедь бывшего узника. Юрий Евгеньевич Пиляр

с обложки на меня смотрит красивая женщина с копной темных волос. Читаю под портретом: «Франческа Гааль»… Неужели это та самая – из «Петера» и «Маленькой мамы»? Как она сюда попала?

      Чья-то рука ложится мне на плечо. За моей спиной стоит человек в белом командирском полушубке.

      – Читаешь?

      – Франческа Гааль, – говорю я. – А вы кто?

      – Помощник оперуполномоченного полка, Коваленко.

      Кажется, я мигом согреваюсь.

      – По-немецки читаешь? – уточняет он.

      – По-немецки.

      Что же мне еще отвечать?

      Коваленко отбирает у меня журнал, прячет его в полевую сумку.

      – Какого подразделения?

      – Батарея старшего лейтенанта Горохова, – упавшим голосом докладываю я. По-видимому, я попал в глупую историю.

      – Идем к командиру.

      Помощник оперуполномоченного ведет меня к шалашу, где отдыхает Горохов. Может быть, командир батареи заступится за меня?

      – Горохов, – наполовину просунувшись в шалаш, говорит Коваленко, – ты почему не сообщаешь, что у тебя люди с немецким языком?

      – Кто такие? – слышится изнутри.

      – А вот… – Коваленко оборачивается. – Как твоя фамилия?

      Я называю.

      – Так он новичок… Я хочу сделать из него хорошего артиллериста, – отвечает из шалаша Горохов.

      – Ты приказ знаешь? – наседает Коваленко.

      – Знаю, но мне нужны артиллеристы.

      – Я забираю его. Идем! – тоном, не допускающим ни малейшего возражения, говорит Коваленко.

      Что ж, наверно, это его право.

      – Вещи брать?

      – Все бери, – говорит Коваленко.

      Допрос начинается уже по дороге. Мы идем через искалеченный бомбами и пулями лес, прячемся за толстые стволы, когда к нам с грохотом и ветром приближается очередной пулеметный ливень с самолета, и за это время я успеваю ответить на все предварительные вопросы: фамилия, имя, отчество, год и место рождения, социальное положение, партийность.

      Записи Коваленко не ведет. Вероятно, во фронтовых условиях это излишне.

      – А откуда знаешь язык?

      Как ему сказать? Я еще в восьмом классе, готовясь к будущей профессии журналиста, начал брать уроки немецкого и французского у одной старушки, платя за ее труды тем, что, в свою очередь, занимался по математике с ее пятнадцатилетней внучкой, девочкой хорошенькой и в общем неглупой, но поразительно неспособной к точным наукам… Так и говорю.

      – Хорошенькой? – подозрительно переспрашивает Коваленко.

      Уже смеркается, когда мы выбираемся из леса и подходим к глухой черной деревеньке. У помощника оперуполномоченного довольный вид: как же, поймал важного преступника… Нелепая, досадная история!

      Заходим в избу. Окна закрыты плотной бумагой. За кухонным столом при свете коптилки сидят люди и что-то пишут. Коваленко оставляет меня у двери и, шагнув вперед, радостно докладывает:

      – Товарищ майор,