Чертенок. Григорий Борзенко

на спинку стоящего рядом стула, другой же подвинул поближе к камину, устало опустился на него и протянул к огню промокшие сапоги. Столь поздний гость постоялого двора оказался молодым человеком, примерно моего же возраста, приятной наружности, и я, следуя недавнему примеру Джонни, хотел уже было пригласить его к нашему столу, как вдруг дело приобрело совершенно неожиданный поворот. Снова, как и в случае со мной, всех опередил Джонни, только излишняя доза спиртного, да разгоряченный в спорах пыл помешал ему теперь быть столь же приветливым:

      – Послушай-ка, любезный! А не кажется ли тебе, что это наглость с твоей стороны: заслонять от нас огонь камина?!

      Тот даже не поднял в ответ голову, продолжая в задумчивости рассматривать причудливо извивающиеся и переплетающиеся между собой языки пламени. Или же этот человек был действительно всецело поглощен своими мыслями и даже не слышал слов Джонни, или делал вид, стараясь не реагировать и не ввязываться в склоку. Джонни же, естественно, все это расценил как страшную обиду в свой адрес, и буквально весь побагровел от гнева:

      – Да ты что, мерзавец, и разговаривать со мной не желаешь?! – Рука задиры легла на рукоять шпаги. – К барьеру!

      Я первым бросился к распоясавшемуся дебоширу, пытаясь успокоить его. Но тот ничего не желал слушать и только брызгался слюной и безостановочно сквернословил. Гость трактира наконец-то поднял голову, взглянул на обидчика, сделал вздох, чтобы что-то сказать в ответ, но именно это движение, видимо, причинило ему боль, поскольку он тут же зашелся страшным кашлем и долго еще не мог остановиться. Мне тогда показалось, что он и без того был болен, но, попав под непогоду, промокнув и прозябнув, совсем оплошал, а тут еще на его голову свалилось новое испытание. Наконец-то, отойдя от кашля, он стер с уголков глаз невольно набежавшие при кашле слезы и примиряюще посмотрел на нас:

      – Господа! Ради Бога! Оставьте меня в покое! – И подавив в себе очередной приступ кашля, добавил. – Я не делаю ничего дурного и никому не желаю зла.

      Гость постоялого двора вновь устремил свой взгляд к огню, но слова его не успокоили, а, напротив, еще больше раззадорили Джонни.

      – Да он трус! – Задира залился язвительным, крайне неприятным смехом. – Пред вами ничтожный трус, господа! Разрешите представить вам ничтожество, неспособное даже постоять за себя! Видели ли вы в своей жизни более жалкое зрелище?!

      – Прекрати! Иначе будешь иметь дело со мной!

      Эти слова принадлежали мне. Как ни старался я в тот вечер не ввязываться в перепалки, но этот Джонни достал меня окончательно. Я встал между Джонни и новоприбывшим, положил руку на эфес своей шпаги и твердо взглянул в глаза забияки. Но тут же услышал за своей спиной:

      – О, нет-нет! Этого я не допущу! Спасибо, мой друг, но поскольку меня упрекнули в неумении защищать себя, то, стало быть, мне самому и нужно убедить этого не в меру пылкого господина в обратном.

      Юноша поднялся, отодвинул