Штрочки. Андрей Семке

на больших похоронах;

      Не видя тут ни капли толку,

      Глядит она тихонько в щелку,

      И что же видит?.. за столом

      Сидят чудовища кругом:

      Один в рогах, с собачьей мордой,

      Другой с петушьей головой,

      Здесь ведьма с козьей бородой,

      Тут остов чопорный и гордый,

      Там карла с хвостиком, а вот

      Полужуравль и полукот.

      Еще страшней, еще чуднее:

      Вот рак верхом на пауке,

      Вот череп на гусиной шее

      Вертится в красном колпаке,

      Вот мельница вприсядку пляшет

      И крыльями трещит и машет;

      Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,

      Людская молвь и конский топ!

      Но что подумала Татьяна,

      Когда узнала меж гостей

      Того, кто мил и страшен ей,

      Героя нашего романа!

      Онегин за столом сидит

      И в дверь украдкою глядит…

      Под впечатлением от увиденного и услышанного, я побрёл по заснеженным улицам замерзающей Москвы в сторону Арбата. Три истории, три чудесных встречи за один день…

      Послевоенный…

      Сегодня мы гордимся нашими ветеранами, победителями в самой кровавой мясорубке двадцатого века, спасшими человечество от фашизма и нацизма. Героизм и патриотизм стали ассоциациями той далёкой Великой Отечественной войны. Много утекло воды, стёрто из памяти правды о трагедиях в человеческих судьбах, о героях не по легендам и пропаганде, о настоящих, кто горел в танке, подрывался на минах, бросался на дзоты и выживал с тяжелейшими травмами, оставаясь калекой, без ног и без рук, кто вынужден был закрывать лицо вуалью, только потому, что от лица ничего не осталось, оно сгорело…

      Вот таких полулюдей-героев, изувеченных в боях и в полевых госпиталях, но выживших на улицах, вокзалах, площадях и рынках после войны было много. Они не могли работать, ползали, просили милостыню или еду, чтобы выжить, чтобы просто выжить…

      Люди придумывали им самые непонятные прозвища. «Самоварами» называли инвалидов, оставшихся без ног и рук, «обрубками» тех, кто потерял на войне руки. А ещё были «костыли», «мочалки»…

      Наш герой один из немногих, кто помнит эти страшные дни, страшные послевоенные дни унижения и непонимания со стороны здоровых, полноценных людей, которые не нюхали порох, не замерзали в блиндажах и окопах, не делили небольшой кусок сухаря на дюжину человек. Самым страшным было то, что они говорили в спину и боялись сказать открыто в лицо.

      – Калека-нищеброд, – слышалось вслед тележке, которую сколотил из нескольких досок наш молодой парень двадцати пяти лет, у которого до войны было всё: перспективы стать гениальным учёным, замечательная и дружная семья, расстрелянная фашистами в сорок третьем, любимая девушка…

      – Почему ты не сдох, – говорили те, за кого он воевал, которые обязаны ему миром, а не рабским