Соборяне. Николай Лесков

себе загадки: зачем протопоп отобрал трость у Захарии?

      – Ну что тебе? Что тебе до этого? что тебе? – останавливал Захария мятущегося любопытством дьякона.

      – Отец Захария, я вам говорю, что он сполитикует.

      – Ну а если и сполитикует, а тебе что до этого? Ну и пусть его сполитикует.

      – Да я нестерпимо любопытен предвидеть, в чем сие будет заключаться. Урезать он мне вашу трость не хотел позволить, сказал: глупость; метки я ему советовал положить, он тоже и это отвергнул. Одно, что я предвижу…

      – Ну, ну… ну что ты, болтун, предвидеть можешь?

      – Одно, что… он непременно драгоценный камень вставит.

      – Да! ну… ну куда же, куда он драгоценный камень вставит?

      – В рукоять.

      – Да в свою или в мою?

      – В свою, разумеется, в свою. Драгоценный камень, ведь это драгоценность.

      – Да ну, а мою же трость он тогда зачем взял? В свою камень вставлять будет, а моя ему на что?

      Дьякон ударил себя рукой по лбу и воскликнул:

      – Одурачился!

      – Надеюсь, надеюсь, что одурачился, – утверждал отец Захария, добавив с тихою укоризной: – А еще ведь ты, братец мой, логике обучался; стыдно!

      – Что же за стыд, когда я ей обучался, да не мог понять! Это со всяким может случиться, – отвечал дьякон и, не высказывая уже более никаких догадок, продолжал тайно сгорать любопытством – что будет?

      Прошла неделя, и отец протопоп возвратился. Ахил- ла-дьякон, объезжавший в это время вымененного им степного коня, первый заметил приближение к городу протоиерейской черной кибитки и летел по всем улицам, останавливаясь пред открытыми окнами знакомых домов, крича: «Едет! Савелий! едет наш поп велий!» Ахиллу вдруг осенило новое соображение.

      – Теперь знаю, что такое! – говорил он окружающим, спешиваясь у протопоповских ворот. – Все эти размышления мои до сих пор предварительные были не больше как одною глупостью моею; а теперь я наверное вам скажу, что отец протопоп кроме ничего как просто велел вытравить литеры греческие, а не то так латинские. Так, так, не иначе как так; это верно, что литеры вытравил, и если я теперь не отгадал, то сто раз меня дураком после этого назовите.

      – Погоди, погоди, и назовем, и назовем, – частил в ответ ему отец Захария, в виду остановившейся у ворот протопоповской кибитки.

      Отец протопоп вылез из кибитки важный, солидный; вошел в дом, помолился, повидался с женой, поцеловал ее при этом три раза в уста, потом поздоровался с отцом Захарией, с которым они поцеловали друг друга в плечи, и, наконец, и с дьяконом Ахиллой, причем дьякон Ахилла поцеловал у отца протопопа руку, а отец протопоп приложил свои уста к его темени. После этого свидания началось чаепитие, разговоры, рассказы губернских новостей, и вечер уступил место ночи, а отец протопоп и не заикнулся об интересующих всех посохах. День, другой и третий прошел, а отец Туберозов и не заговаривает об этом деле, словно свез он посохи в губернию да там их оба по реке спустил, чтоб и речи о них не было.

      – Вы же хоть полюбопытствуйте! спросите! –