Королевский выкуп. Капкан для крестоносца. Шэрон Кей Пенман

под защитой церкви. Да и не совершил ничего такого, за что его нужно хватать. Между Англией и империей нет войны.

      Графиня была так поражена, что озвучила первый же довод, какой пришел ей на ум:

      – Как ты можешь говорить, что его не за что задерживать? А как же убийство твоего дяди?

      – Ты ведь и сама в это не веришь, так ведь? – Кончики его губ искривились в ироничной усмешке. – Если в христианском мире есть человек, который предпочитает сражать недруга собственной рукой, так это Ричард Английский. Конрад же считал потерянным день, когда ему не удавалось нажить очередного врага. Так что в конечном счете он пожал то, что посеял.

      Метильдис открыла было рот, потом закрыла. Упоминание про Конрада было ошибкой. Конрад без зазрений совести развелся с первой женой, теткой Энгельберта, когда ему представилась возможность посвататься к сестре византийского императора в Константинополе.

      – Ты хоть понимаешь, что натворил, Энгельберт? Ты пошел против императора Генриха!

      – У меня не было выбора! Позиция Святой церкви изложена яснее некуда: людям, принявшим крест и сражающимся с неверными, нельзя причинять вред. Допустим, я попытаюсь его арестовать, он окажет сопротивление – а он обязательно окажет – и будет убит? Папа отлучит меня, и я буду обречен на вечные муки!

      – Это нынешний-то папа? Этот робкий старикашка? Да он не осмелится бросить вызов Генриху!

      – Отлучить Генриха ему духу, может, и не хватит, допускаю. А вот меня? Из меня получится великолепный козел отпущения. Да и почему я должен подвергать опасности мою бессмертную душу только ради того, чтобы угодить Генриху?

      – Никогда не поверю, что ты больше боишься прогневать папу, чем императора! Ты ведь не настолько слеп и глуп?

      – Довольно разговоров! – отрезал граф. – Я поступил по велению моей совести, а это лучший советчик. Я больше ни скажу об этом ни слова, и от тебя не услышу. Это ясно?

      Темперамент у Метильдис был куда более горячий, нежели у супруга. Она быстро вспыхивала, но так же быстро погасала. Зато пожар в душе у Энгельберта было трудно разжечь и трудно побороть. Женщина поняла, что разворошила остывшие угли и те занялись, поскольку подметила, как застыло лицо мужа. Она знала, что теперь лучше выждать, пока его гнев не пройдет сам собой. Вот только время было роскошью, не доступной ей – пока суд да дело, английский король с каждым часом удаляется от Герца. Метильдис была дамой гордой, дочерью графа и сестрой герцога, не из тех, кто играет роль покорной, уступчивой жены. Но когда на кону такой куш, выбирать не приходилось.

      Она положила руку мужу на плечо.

      – Прошу прощения, господин мой супруг. Я воистину слишком резко говорила с тобой. Простишь ли ты меня?

      Энгельберт полуобернулся к ней, и в его лице читалось удивление, но одновременно и подозрительность.

      – Как правило, ты не слишком склонна извиняться, – с сомнением протянул он.

      Но руки ее не сбросил, и Метильдис это обнадежило. Муж не так убежден в своей правоте, как пытается показать.