Юродивый Христа ради. Юродивые, блаженные и праведники в русской классике. Отсутствует

ли ты, что ты у нее моленый сын?»

      «Как же, – говорю, – слышал я про это, бабушка Федосья мне про это не раз сказывала».

      «А знаешь ли, – говорит, – ты еще и то, что ты сын обещанный?»

      «Как это так?»

      «А так, – говорит, – что ты Богу обещан».

      «Кто же меня ему обещал?»

      «Мать твоя».

      «Ну, так пускай же, – говорю, – она сама придет мне про это скажет, а то ты, может быть, это выдумал».

      «Нет, я, – говорит, – не выдумывал, а ей прийти нельзя».

      «Почему?»

      «Так, – говорит, – потому, что у нас здесь не то, что у вас на земле: здешние не все говорят и не все ходят, а кто чем одарен, тот то и делает. А если ты хочешь, – говорит, – так я тебе дам знамение в удостоверение».

      «Хочу, – отвечаю, – только какое же знамение?»

      «А вот, – говорит, – тебе знамение, что будешь ты много раз погибать и ни разу не погибнешь, пока придет твоя настоящая погибель, и ты тогда вспомнишь материно обещание за тебя и пойдешь в чернецы».

      «Чудесно, – отвечаю, – согласен и ожидаю».

      Он и скрылся, а я проснулся и про все это позабыл и не чаю того, что все эти погибели сейчас по ряду и начнутся. Но только через некоторое время поехали мы с графом и с графинею в Воронеж, – к новоявленным мощам[17] маленькую графиньку косолапую на исцеление туда везли, – и остановились в Елецком уезде, в селе Крутом, лошадей кормить, я и опять под колодой уснул, и вижу – опять идет тот монашек, которого я решил, и говорит: «Слушай, Голованька, мне тебя жаль, просись скорей у господ в монастырь – они тебя пустят».

      Я отвечаю: «Это с какой стати?»

      А он говорит: «Ну, гляди, сколько ты иначе зла претерпишь».

      Думаю, ладно; надо тебе что-нибудь каркать, когда я тебя убил, и с этим встал, запряг с отцом лошадей, и выезжаем, а гора здесь прекрутая-крутищая, и сбоку обрыв, в котором тогда невесть что народу погибало. Граф и говорит: «Смотри, Голован, осторожнее».

      А я на это ловок был, и хоть вожжи от дышловых, которым надо спускать, в руках у кучера, но я много умел отцу помогать. У него дышловики были сильные и опористые: могли так спускать, что просто хвостом на землю садились, но один из них, подлец, с астрономией был – как только его сильно потянешь, он сейчас голову кверху дерет и прах его знает куда на небо созерцает. Эти астрономы в корню – нет их хуже, а особенно в дышле они самые опасные, за конем с такою повадкою форейтор завсегда смотри, потому что астроном сам не зрит, как тычет ногами, и невесть куда попадает. Все это я, разумеется, за своим астрономом знал и всегда помогал отцу: своих подседельную и подручную, бывало, на левом локте поводами держу и так их ставлю, что они хвостами дышловым в самую морду приходятся, а дышло у них промежду крупов, а у самого у меня кнут всегда наготове, у астронома перед глазами, и чуть вижу, что он уже очень в небо полез, я его по храпе, и он сейчас морду спустит, и отлично съедем. Так и на этот раз: спускаем экипаж, и я верчусь, знаете, перед дышлом и кнутом астронома

17

Речь идет о мощах первого воронежского епископа Митрофания, обретение которых произошло в 1832 году.