12/Брейгель. С. А. Белковский

не болен, нет, нет:

      я – Спаситель…»

      Так сказав, наклонил

      он свой лик многодумный…

      Я в тоске возопил:

      «Он – безумный».

      Хор.

      У церкви стояла карета,

      Там пышная свадьба была,

      Все гости нарядно одеты,

      Невеста всех краше была.

      На ней было белое платье,

      Венок был приколот из роз,

      Она на святое распятье

      Смотрела сквозь радугу слез.

      Горели венчальные свечи,

      Невеста стояла бледна,

      Священнику клятвенной речи

      Сказать не хотела она.

      Когда ей священник на палец

      Надел золотое кольцо,

      Из глаз ее горькие слёзы

      Ручьём потекли на лицо.

      Я слышал, в толпе говорили:

      «Жених неприглядный такой,

      Напрасно девицу сгубили».

      И вышел я вслед за толпой.

      Пауза.

      Автор.

      Я шёл во тьме к заботам и веселью,

      Вверху сверкал незримый мир духов.

      За думой вслед лилися трель за трелью,

      Напевы звонкие пернатых соловьёв.

      Голос из хора.

      И вдруг звезда полночная упала,

      И ум опять ужалила змея…

      Я шёл во тьме, и эхо повторяло:

      «Зачем дитя Офелия моя?»

      Пауза.

      Автор.

      Как странны были речи маски!

      Понятны ли тебе? – Бог весть!

      Ты твёрдо знаешь: в книгах – сказки,

      А в жизни – только проза есть.

      Но для меня неразделимы

      С тобою – ночь, и мгла реки,

      И застывающие дымы,

      И рифм весёлых огоньки.

      Прекрасная Дама.

      Мы были уже в костюмах Гамлета и Офелии, в гриме. Я чувствовала себя смелее. Венок, сноп полевых цветов. Распущенные напоказ волосы – ниже колен. Весь тот самый плащ золотых волос имени Дагоберта. Блок в чёрном берете, колете, со шпагой. Мы сидели за кулисами в полутайне, пока готовили сцену. Помост обрывался. Блок сидел на нём, как на скамье, у моих ног, потому что табурет мой стоял выше, на самом помосте. Я впервые за годы смотрела в его глаза. Мы были вместе, мы были ближе, чем слова разговора. Этот, может быть, десятиминутный разговор и был нашим романом поверх актёра, поверх вымуштрованной барышни, в стране чёрных плащей, шпаг и беретов, в стране безумной Офелии, склонённой над потоком, где ей суждено погибнуть.

      Другой.

      После смерти Блока был найден важный, по-видимому, для него и почти секретный документ. Он года два пролежал в камере хранения на Витебском вокзале. Некоторые назвали его последним посланием Блока, хотя это не было завещанием. Удручено и поручено оно было двум мужчинам – мне и доктору Розенбергу.

      Доктор Розенберг.

      О вы, люди, считающие или называющие меня злонравным, упрямым или мизантропичным – как вы несправедливы ко мне, ведь вы не знаете тайной причины того, что вам кажется. Моё сердце и разум с детства были склонны к нежному чувству доброты, и я даже всегда был готов к свершению великих дел. Но подумайте только: