.

перышки, высовываясь сквозь шелковистую ткань, помню пудровый, фиалковый аромат, когда я сворачивалась под ним зимними ночами. Мама много раз пыталась убедить меня поменять его на обычное пуховое одеяло, но оно было из дома моей любимой бабушки, и я отказывалась с ним расставаться. Мой белый туалетный столик стоял у окна, усыпанный разными побрякушками, столь ценимыми каждой девочкой-подростком. Блестящие флакончики с духами и яркими лаками для ногтей, тушь и тени от «Мэйбеллин» и деревянная музыкальная шкатулка, где лежал серебряный браслет с брелоками и клубок дешевой бижутерии. Теперь тут ничего нет, только пустая кровать и постер, но эти четыре стены по-прежнему хранят дух моей подростковой сущности.

      Мама и папа собирались переделать эту комнату для своего внука. Но прежде чем из кладовой успели принести стремянку и сколотить стол для поклейки обоев, их планы стали неактуальны. Я не стала спрашивать, куда они дели обои с кроликом Питером и подходящее к ним постельное белье.

      На лестничной площадке – небольшой застекленный шкафчик с коллекцией маленьких статуэток животных, папа дарил их маме, когда за ней ухаживал. Собаки всегда были моими любимцами, и, когда мне было шесть или семь, мне иногда разрешали доставать их, чтобы поиграть. Аккуратно. Я воспроизводила сюжет «Ста одного далматинца» – ну, или его весьма вольную интерпретацию, с парой мопсов, таксой, большим догом и одним невнятным экземпляром, моим любимым товарищем по играм, который напоминал помесь овцы и ласки. Он по-прежнему стоит в шкафу, хотя и потерял в одном из наших приключений ногу. Он десантировался на пол на парашюте из дождевика, чтобы спасти одного из мопсов из цепкой хватки беспощадной долгоножки, и не рассчитал приземление, ударившись о край журнального столика во время спуска. Я приклеила его лапу обратно маленьким кусочком жвачки. Мама, наверное, до сих пор не знает.

      На кухне задняя стена кладовой по-прежнему хранит обрывки обоев из моих самых ранних воспоминаний – жуткий коричнево-кремово-оранжевый цветочный узор, – некогда они покрывали все стены и являлись элементом высокой домашней моды, когда я еще сидела в высоком стуле. А еще где-то в недрах кладовой, возможно, спрятанный за пыльным пакетом кукурузной муки или убранный в пустую жестянку из-под какао, лежит белый фарфоровый слоник – фигурка для выпускания пара из пирога. Он еще бабушкин, и мама использовала его каждый раз, когда готовила яблочный или черничный пирог. В детстве я очень его любила. И мой малыш тоже любил. И именно поэтому теперь его убрали подальше, опасаясь, что он может вызвать болезненные воспоминания. Он, я знаю, он все еще здесь, где-то здесь. Они бы не смогли с ним расстаться, но видеть его тоже невыносимо.

      Хайзум врывается через заднюю дверь, неистово размахивая хвостом, и направляется на поиски мамы, которая весьма слабохарактерна, если дело касается содержимого холодильника. Прежде чем я успеваю вытереть ноги о коврик, она спешит вслед за ним на кухню.

      – О, мой большой мальчик! – приветствует она пса, обхватив его голову руками. –