теми, кого наплодило, – и Владислав, к величайшему сожалению, оказался одной из таких персон. Вокруг него плодились эти состарившиеся опухолевидные тела, этот вездесущий рак воздуха, вырезанный ножницами, как описанное имущество, из полуторачасовых промежутков обеденного перерыва, из килограммов трудящихся масс, когда-то добросовестно отреставрировавших эту страну, – но сегодня они: канцер, злокачественное заболевание, разносчики заразы, называемой коммунизм, сегодня они нация стариков, нация бесполезности самому себе. Владислав, хоть и ощущал себя пропорциональным этому поколению, но то, что он посторонний, паранормальный, недоказуемый, чужой, – увы, обнаруживала принадлежность к другой возрастной категории. Невозможность встроиться, вписаться в их ряды ужасала. Он почувствовал их осуждающий взгляд, – как будто по оплеванному лицу России проехался горящий самосвал общенародного стыда. Некуда было Владиславу Витальевичу исчезнуть, негде спрятаться от этих оскотинившихся человеческих глаз, похожих на взбеленившееся, бешеное коровье вымя, – из них терпеливо надаивалось это кипяченое молоко, тягучее коровье молоко медлительного вымученного взгляда. Коровий взгляд просроченного молока. Они наблюдали за ним из глубины своего социального столбняка. И каждый очевидец смотрел на Владислава, – как на злоумышленника, педофила, наркомана, как на жертву родительского недосмотра, он для них был дитя нового российского бандитизма, переносчик антисоциальной оспы и обязательный будущий спидоносец, которому при встрече хочется немедленно сунуть в руки замусоленную брошюру о необходимости безотлагательного лечения, профилактических предприятий и увеличивающихся рисках незащищенного секса. Все вокруг, казалось Владиславу, не просто видели в нем несомненный очерк уже воплотившегося преступного намерения, но еще и дополнительно старались отыскать среди несуразных черт его отправленного на вымышленный адрес лица какое-то бесспорное свидетельство, тень или хотя бы пустячный намек на то, что и в будущем его преступное деяние повторится. Вероятно, с утроенной силой.
Владислав наблюдал эти неистощимые потоки гриппозных, инфицированных очередей, состоящих из людей, жертв диктатуры доллара, разносчиков эпидемии евро, рабов обесценившегося рубля. Сильнонапряженные морщины на лицах, мешки под пропитыми глазами и печальный дефицит, безрыбье улыбок, среди которого даже атавистический оскал неандертальца, вооруженного окровавленной дубиной, показался бы мерилом непревзойденного гостеприимства. Лезут целоваться к облакам. Лауреаты премии просроченное молоко. Вечная аудитория винно-водочных магазинов, четырехкратные чемпионы пропитой зарплаты. Меркантильные продавцы житейской суеты повсюду демонстрировали рекламные плакаты, обещающие всевозможные наценки, скидки, финансовые выкидыши, – лишь бы обыватель возвратился сюда: в завтрашний день, но уже новым, обанкротившимся
