Отцы и дети. 2.0. Дмитрий Данилов

так. Я был для них чужак. Я пришел по объявлению. Я никто в этом городе. Человек из ниоткуда.

      – Врешь.

      – Не вру. Все, что я делал, я сделал своей башкой. Я – бедняк.

      – Погоди. – Она чуть не заплакала. – А я тебя раскручивала на самые дорогие рестораны, я же думала, что ты…

      – Что я блатной? Что я блатной зануда, да?

      – Ты сумасшедший. Ты сумасшедший, понятно?

      – Понятно, – сказал я.

12

      – Гришка. Что со мной, Гришенька?

      Лера сидела на больничной кровати в новеньком спортивном костюмчике, сжавшаяся, похудевшая, растерянная.

      – Все хорошо. Классно выглядишь.

      – Правда?

      – Очень. Отдохнешь, отоспишься. Тебе к лицу.

      – Гришка, это же обследование. Я просто подожду, да? Гришка, ведь ничего не болит, что же такое, ну как же так?

      – Да все нормально.

      Все было плохо. Муж Валерии Игоревны, тюфяк, не умевший вешать мокрые полотенца, тюфяк, не знавший поэтов Серебряного века, завел себе бойкую любовницу. Пока Лера его терпела, он «представляешь, купил этой гадине квартиру, сделал ей ремонт, ты представляешь?! Как же так?!». Совершенно неожиданно уютное мироздание Валерии Игоревны Потоцкой, ее благополучие – со всеми нужными и правильными знакомыми, «булошными», кафешками, музеями и мной, в качестве вибратора души, – развалилось, рассыпалось, растаяло: и тюфяки могут, оказывается, взбрыкнуть.

      – Ты правду мне говоришь, Гриша? Я такую усталость чувствую. Ты один ко мне пришел. Ко мне никто не ходит. Они такие занятые, да?

      – Конечно. Ты просто устала. Все будет хорошо.

      – Я тебе верю, Гриша.

13

      Звонок. Незнакомый номер.

      – Григорий Алексеевич?

      – Да.

      – Это Саша. Саша Потоцкий.

      – Здравствуйте, Саша. Что случилось?

      – Мама хотела… Мама оставила записку. Она написала, чтобы вы обязательно были на отпевании. Вы знаете N-скую церковь?

      – Да.

      – Что вы сказали?

      – Буду.

      …Она лежала в гробу… Такая маленькая. И такая… желто-фиолетовая. Ссохшаяся. Бесконечно усталая. Измученная девочка. В беленьком платочке, совсем по-русски. Гроб был ей не по размеру – она же была такая маленькая, как Мирей Матье. Поэтому ее всю обложили цветами. Свечка потрескивала. Я не мог отвести глаз – такая она была… Вдруг мимо меня, всхлипывая, прошел Вовчик и положил ей в ноги огромный букет алых роз.

14

      – Григорий Алексеевич?

      – Да, Саша.

      – Григорий Алексеевич, мы нашли еще записку. Мама пишет… Мама написала, что вы ее лучший друг, что вам сказала, что вы знаете место. Мы из крематория забрали прах… А не знаем, где место.

      – Я покажу. Вы сегодня хотите?

      – Да.

      – Тогда через час. На Крымском мосту, со стороны Галереи.

      Тюфяк держал в руках маленькую коробочку. Саша, студент «Керосинки», высокий, красивый мальчик, стоял рядом.

      – Это здесь, – сказал я.

      – Вот как бывает, – сказал Тюфяк. – Я не думал, что от человека так мало остается.

      Он открыл коробочку.

      Две-три пригоршни белого пепла