Змеесос. Егор Радов

великая миссия грела нынешнюю жизнь.

      Когда он заходил в автобус, то пассажиры уступали ему место, но не потому, что видели истинную причину его большого живота, а потому, что думали, что Яковлев болен ожирением и ему трудно ехать стоя. Яковлев подсмеивался про себя над людьми, не верящими в противоестественное чудо, и садился на сиденье.

      Когда он приходил на работу, коллеги встречали его бытовыми разговорами и протягивали ему сигарету.

      – Нет! Я бросил! – отрывисто говорил Яковлев, проходя дальше к рабочему месту.

      – Почему у него такой живот?! – спрашивал начальник остальных подчиненных, но они не знали ответа.

      Яковлев работал не спеша, не напрягаясь особо, чтобы не повлиять плохо на дитя, которое уже проявлялось внутри тела. Вероятно, ребенок был в настоящее время рыбой, и он часто тыкался острым рыльцем в обратную сторону живота Яковлева. В эти секунды Яковлев буквально расцветал, хлопал себя по ляжкам и выглядел очень довольным; коллеги смотрели на него, недоумевая, и думали о нехорошем.

      После работы Яковлев долго мыл руки и пел какую-то невнятную песню, похожую на плохо спетый религиозный гимн. Торжество сияло во всех его действиях, какое-то истинное знание причин и следствий исходило от его улыбающейся головы, как нимб; руки его выглядели как руки мастера, создавшего что-то новое; и все его существо источало трепет и восторг и словно приглашало остальных встать на колени и молиться чему-то великому.

      Дома Яковлев сразу же ложился в кровать и лежал, выжидая блаженный миг шевеления ребенка. Он ощущал его прямо под сердцем и сочетал удары сердца с жизнедеятельностью будущего сына.

      – Я хочу только сына! – говаривал он часто вслух. – Только мой возлюбленный сын может спасти мир, погрязший в неверии, и заставить его серьезно отнестись к высшему смыслу.

      Таинственный младенец в утробе брыкался новообразовывающимися конечностями и будто соглашался с будущей миссией, какой бы трудной она ни была. Яковлев съедал два яблока и засыпал до следующего утра, улыбаясь нежно и всепрощающе, как Богоматерь.

      По воскресеньям он гулял в саду, наблюдая птиц и белок. Цветы наполняли окружающее приятным летним ароматом. Яковлев выгуливал свое беременное тело с настойчивостью курортника, желающего оздоровиться. Он с такой жадностью вдыхал почти свежий воздух, словно это был наркотик, одна капля которого стоит больших денег, и поэтому нужно стараться выжать максимум удовольствий из каждой мельчайшей частички, отведенной индивиду.

      – Гуляете? – уважительно спрашивали его старые женщины, выходившие в сад посидеть на скамейке в раздумьях о социально-бытовых вопросах.

      – Угу, – кивал им Яковлев, занятый своими размышлениями, и продолжал идти своей дорогой. Он был сейчас самодостаточен; он был поглощен будущей целью, как политик, ведущий общество куда-то вдаль; ничто в мире не затрагивало его дух, и ничто не вызывало в нем ни любви, ни ненависти. Довольный и таинственный, он смиренно ждал своего часа.

      Однажды начальник