Пригласи меня войти. Дженнифер Макмахон

и ее родители пили из пластиковых стаканчиков ром с кока-колой. Олив была счастлива, потому что мама находилась дома и пребывала в хорошем настроении, они с папой хорошо ладили друг с другом, целовались и называли друг друга «миленьким», «крошкой» и другими ласкательными прозвищами, от которых Олив закатывала глаза и издавала сдавленные стоны, хотя втайне радовалась тому, что они все еще любят друг друга. В тот вечер, когда она увидела, как мама взяла отца за руку после того, как он вернулся с тарелкой жареных куриных ножек, Олив действительно поверила, что они по-прежнему любят друг друга и все будет в порядке.

      Олив медленно шла по коридору, как будто находилась в доме с призраками на Хеллоуин, когда на самом деле не хочешь видеть, что будет дальше.

      Но это было бесполезно. Она могла зажмуриться и внушить себе, что ничего не происходит, но знала, что рано или поздно ей придется посмотреть. И знала, что увидит.

      Олив вошла в спальню и увидела, что полки сняты со стены, а фотография и все остальные милые вещи небрежно рассованы в картонные коробки из-под пива. Кровать была выдвинута в середину комнаты, а коробки стояли на ней. Картина напоминала спасательный плот посреди бушующего океана.

      Отец стоял в дальнем углу комнаты с кувалдой в руках и улыбался. Половина задней стены уже была разрушена. Он по-прежнему был в голубых рабочих штанах и ботинках, но снял рубашку и остался в белой футболке, мокрой от пота и с желтыми пятнами на воротнике и под мышками, такой ветхой, что ткань почти просвечивала. Олив видела курчавые волосы у него на груди.

      В тот момент она возненавидела его. Возненавидела человека, который мог сотворить такое непотребство. Который предал ее и разрушил то, что было ей дорого.

      – Привет, Олли, – сказал он, улыбаясь с таким видом, будто сделал ей приятный сюрприз.

      У Олив пересохло во рту. Отец как будто ударил кувалдой ее саму, разворотил ее грудную клетку и вывалил внутренности.

      – Возьми монтировку и помоги мне, – предложил он.

      Олив пыталась выровнять дыхание. Не сорваться на крик или, хуже того, не разреветься, как малое дитя. Казалось, будто комната покачивается и сияет. Все вокруг стало ярким и резким. Олив подумала о дурацком выражении «лопнуть от злости» и только теперь поняла, что это значит. Поняла, что ярость несет в себе огонь, способный воспламенить окружающий мир.

      – Но ты сказал, что мы начнем с гостиной. – Олив с трудом выдавила слова; глаза заволокло слезами, которые она изо всех сил пыталась удержать. – Я же говорила, что не хочу ничего менять в своей комнате! Меня она совершенно устраивала.

      Отец заморгал за поцарапанными пластиковыми стеклами защитных очков. Темные круги у него под глазами превратились в набрякшие мешки. Он был похож на человека, который неделю не спал, спасаясь неведомо от кого.

      – Я думал, это будет приятный сюрприз. Думал, тебе хочется получить комнату лучше прежней.

      – Но я не…

      – Разве это так плохо? Разве плохо,