Прошлым летом. Кэрри Лонсдейл

не заставила меня все выбросить.

      Она наблюдала, как омлет остывал и облачко пара над ним уменьшалось. Ее продолжало тошнить от запаха, и она отвернулась.

      Дэмьен открыл свою банку с овсянкой и засунул в рот ложку каши. Он ел свою овсянку без всяких добавок, и ел ее жадно. Он явно был очень голоден. Элла подумала – когда же он ел в последний раз? А она сама? Удалось ли ей съесть тот приготовленный ею ужин?

      Он заметил, что она наблюдает за ним.

      – Ты не голодна? Ты почти не ела всю неделю.

      Всю неделю?

      Дэмьен пододвинул к ней поднос. – Тебе надо поесть, чтобы восстановить силы.

      Восстановить от чего?

      – Почему я тут? – Она приподняла колени под простыней.

      Ложка замерла на полпути между банкой и его ртом. – Что?

      – Почему я в больнице? – Она действительно не знала и не могла вспомнить прошлой недели. Как попала в больницу. Как говорила с врачом. Как ела жуткую больничную еду. Она чувствовала, что воспоминания где-то тут, рядом. Она попыталась достать их, уловить, зацепиться хоть за что-то, чтобы понять, как она оказалась на больничной койке с распоротым запястьем и перевязанным животом. Но ничего не вышло, и она так и осталась растерянной, смущенной и ничего не понимающей.

      Дэмьен смотрел на нее, как будто она задала самый идиотский вопрос на свете, что она, возможно, и сделала. Но Элла чувствовала, что должна узнать ответ. Она облизнула губы. Ей было больно глотать, и у нее болело вообще все: кости, мышцы и ткани. И вообще с ней все было не так – и ее тело, и это место, и Дэмьен, который вел себя так, как будто ее больничная кровать была новой нормой их жизни.

      Дэмьен, все еще не издав ни звука, так и стоял с раскрытым ртом. Он смотрел на нее тяжелым взглядом, нахмурив брови. Ложку он бросил в банку с овсянкой, а ту поставил на поднос. Не дождавшись от него ответа, Элла отпихнула поднос с едой и откинула в сторону простыню. Больничная рубашка сбилась комом у нее на бедрах. Она дернула ее за подол, открыв живот, и ахнула. Ее живот был похож на надувной матрас, больше, чем она могла себе его вообразить, и рыхлый на ощупь. Он был прикрыт приклеенной пластырем марлевой пеленкой.

      Элла начала отдирать пеленку. Она должна была увидеть, что под ней.

      – Элла, перестань. – Дэмьен схватил ее за руку. Она зашипела от боли. – Извини. – Он отпустил забинтованное запястье, но крепко держал другое, отводя ее руку в сторону.

      Она попыталась вырвать руку. Ей надо было посмотреть, что там.

      – Пусти!

      – Успокойся. Ты так все швы сорвешь.

      – Швы? Что они со мной сделали? – закричала она.

      – Ты серьезно? – спросил Дэмьен, наклоняясь к ней.

      – Скажи мне.

      – Не надо со мной так. Это нечестно. – Он отпустил ее и подался назад.

      – Я клянусь тебе. Я не помню, почему я тут. Я ничего не помню.

      – Ерунда, Элла. – Он яростно затряс головой. – Полная ерунда.

      – Почему ты на меня злишься? Я не вру.

      Дэмьен прошел через палату к окну. Свет, слишком яркий для утреннего,