Золото. Книга 3. Татьяна Вячеславовна Иванько

пальцев висков, лба, шеи, разобрала волосы, и стала осторожно и бережно расчёсывать, чуть-чуть шелестя волосами, не выдёргивая, распутывая образовавшиеся узелки.

      – Знаешь, что я думаю, Горюша, я думаю, мы задаёмся не тем вопросом. Мы не должны думать, ГДЕ мы, тем более, что мы оказываемся всё время в каких-то местах, где бывали, ничего необычного. И мы не должны думать, КАК мы оказываемся то в одном месте, то в другом, Он прав, мы не поймём, это тупик. Мысленный тупик. По-моему… по-моему, мы должны подумать ЗАЧЕМ?

      Я вздрогнул, я знаю, зачем я здесь. Вернее знал. Или это не всё. Ведь ничего не исчезло до сих пор, значит ещё не всё…

      И тогда я вдруг вспомнил, что спросил, но не дал ответить. Я вспомнил, что я хотел знать не только загадки мироздания и древней магии, но и её загадку. Как ей удалось выжить? Выжить и не распасться? Без этого ответа, все разгадки неполны для меня.

      – Так как ты научилась плавать, Ава? – спросил я.

      Она остановилась с расчёсыванием. Положила тёплые ладони мне на плечи:

      – Думаешь, это то, о чём мы должны говорить сейчас?

      – Я не знаю… Думаю, что да. Как я понял, тут не происходит ничего случайного.

      Ава вздохнула:

      – Готов, прекрасноволосый Белогор, – сказала она, отдавая гребень мне.

      – Я ведь вообще не знаю, что было с тобой последние восемь лет. Расскажи мне всё, Ава.

      Она опустила голову:

      – Для «всё» не хватит и года…

      Ава посмотрела на меня с такой улыбкой, что злые кошки заскребли мою душу, опять я почувствовал, как виноват, что у неё такая улыбка и такие глаза сейчас.

      – Но хотя бы о том, как я научилась плавать… – она посмотрела на меня. – Остальное само нарисуется в твоей голове, потому что этот случай всего лишь один из тысяч других. Тысяч, Горюшка…Так-то…

      Она села на лавку, а я взялся за расчёсывание её кос, как договаривались… Когда она была малышкой, нередко случалось, что я заплетал ей волосы, подвижная и бойкая девочка, часто оказывалась неприлично растрёпанной, мамкам её было не догнать, ко мне же в руки она всегда шла с радостью. Садилась на колени, и я плёл ей косы. Они тонкие, шелковистые были тогда. Теперь сильнее, гуще, теперь вьются… то поддаются, то нет, то цепляясь за пальцы, то послушно скользя.

      – На ладье, на которую я сдуру напросилась, поверив в добрые стариковские глаза хозяина, кроме меня плыли ещё несколько человек. Торговая ладья, продали рыбу, возвращались с юга, нагруженные тканями, мешками с вялеными и сушёными фруктами, чёрт его знает, чем ещё, эти-то тюки по палубе были расставлены в большом количестве. Я спешила уехать из Озёрного, к тому же опасалась пойти одна пешком, хотя хаживала из других городов, но не в тот раз. А обоза с Солнечного двора не предполагалось ещё неделю… Это к тому, что в это время, я научилась уже перемещаться по городам и весям. Но с ладьёй вышла промашка, впрочем, научившая меня многому: не верить симпатичным улыбчивым старикам, прислушиваться к разговорам всех и всегда, ну и плавать… – она вздохнула, но не тяжко – всё пережито. – На палубе сидели ещё две старухи и ели варёное сало с ржаными лепёшками, закусывая