Желания требуют жертв. Нина Халикова

загробное прощение. Ничего нового, всё банально. Любая из нас станцевала бы лучше неё. Мы здесь все, можно сказать, поглощены искусством, а главных партий никому не дают, – шумели голоса.

      – Боюсь, ваша страсть к искусству несколько преувеличена, девушки, – Ася услышала очень низкий и очень спокойный голос Платона Кантора, – а воображение ваше, увы, не знает границ.

      – В чём, в чём, а уж в искусстве мы разбираемся, Тоник, – ответил кто-то из пока не состоявшихся балетных прим.

      – Дамы, я завидую вашей уверенности, но ваши жалкие рассуждения на эту тему лично у меня вызывают улыбку, в сочетании с лёёёгггоньким раздражением, – съязвил Платон. – Это сложная роль, и она под силу только Милене, и вы это знаете, и ничего тут не поделаешь.

      – Молчал бы лучше. Неудачник. Скоро свечку у Милкиной койки держать станешь. Сам танцевать не умеешь, лажаешь на каждой репетиции. И не стыдно?

      – А у меня нет таланта, – затухающим голосом говорил Платон, стараясь «койку» пропустить мимо ушей, – и это факт. Но в отличие от вас я могу открыто говорить об этом, без всякой стыдливости. Да, я бездарность, а ваши громкие рассуждения напоминают мне свистящий чайник. Много шума из ничего.

      – Пошёл вон, лузер, дублёр-любовник с единым проездным в общественном транспорте! Ах, как круто! В наше время быть нищим – это несексуально! Неудачники нас не возбуждают! – хором закричали девчонки, явно несклонные сегодня к патетике.

      Асе Петровской было хорошо известно, что хронический сарказм местных служительниц высокого искусства не распространялся лишь на обладателей солидных состояний. Такие мужчины автоматически причислялись у них к потенциальным кавалерам и вызывали у девочек трепетную почтительность. А Платон и ему подобные несостоятельные индивиды удостаивались лишь колких насмешек юных фей.

      – Милые дамы, ваши советы излишни. Я уже удаляюсь, я растворяюсь, и вы меня не увидите.

      Наступило молчание. Платон прошёл мимо Аси быстрым шагом, даже не заметив её. Она почувствовала, как его душила злость, она даже увидела на его шее вздувшиеся артерии. Он бормотал себе по нос: «Эти сук… все эти сильфиды блестящие и ундины воздушные, не такие уж бесплотные, как кажутся. Запросто могут глаза выцарапать, мать их…» Окончание Ася не услышала. «Бедняга, – подумала Ася Петровская, – хорошо же они тебя приложили, наши интеллектуалки. Ну просто Орфей, растерзанный вакханками, что и говорить, вот только превращать их в дубовые деревья, судя по всему, придётся мне».

      – А что лучше, «Мерин» или «Поршивец»? – продолжали обитательницы женской гримёрки. Их беззаботные девичьи голоса вновь оживились, зажужжали, восхищённые модными жаргонными словечками, но тут же, так некстати, они были прерваны беспрекословным громким голосом Сони Романовской:

      – Все на исходную, красавицы мои! Увы, малютки, но пора трудиться, увы! Компании «Порш», слава Богу, банкротство не грозит, так что не отчаивайтесь, мои прекрасные Авроры и Джульетты, «Кайенов» на всех хватит. Дело за небольшим – обзавестись