Дневник посла. Морис Жорж Палеолог

личный состав войск, привести в порядок артиллерию, наладить снабжение войск. Но еще раньше, уже через три недели, немцы, используя сеть своих железных дорог, перейдут в наступление против нас, послав в бой обновленные армии, превосходящие нас в численности и снабженные в избытке бое припасами. И на этот раз они нас прикончат! Именно это император и его министры должны понять – если они вообще способны что-либо понимать!»

      Эта лицемерная речь, произнесенная неторопливо, взвешенно и высокомерно, производит сильное впечатление. Я пожаловался Сазонову:

      – Что особенно делает интриги графа Витте несвоевременными и нечестными, так это тот факт, что во Франции и в Англии политики всех партий добровольно подчинились строгой дисциплине в интересах национальной солидарности. Посмотрите на наших социалистов. Они – безукоризненны. Единственная фальшивая нота слышна здесь. И тот, кто произносит ее, более того, выкрикивает ее на всех перекрестках, – не частное лицо, но бывший председатель Совета министров, по-прежнему один из статс-секретарей его величества, член Государственного совета и председатель Высшего комитета по финансам!

      – К сожалению, вынужден сказать, что вы совершенно правы! Интриги графа Витте не просто нечестны, они преступны. Уже несколько раз я осуждал их в беседах с императором, и его величество был очень возмущен.

      – Но почему император не накажет его? Почему он не лишит его звания статс-секретаря, не исключит его из состава Государственного совета и по меньшей мере не сместить его с поста председателя Высшего комитета по финансам?

      – Потому… Потому… – Его слова окончились вздохом, полным отчаяния.

      – Но вы должны принять меры против этой пацифистской пропаганды; она легко может стать весьма опасной, – продолжал я.

      – В течение ближайших дней я увижусь с императором и предложу ему встретиться с вами, чтобы вы сами могли сказать ему, что болтовня графа Витте не имеет под собой никаких веских оснований.

      Среда, 11 ноября

      В течение десяти месяцев моего знакомства с русским обществом одно из явлений, более всего поразившее меня, заключалось в той свободе, скорее даже – в излишней вольности, с которой обсуждались император, императрица и императорская семья. В этой стране, где так сильны традиции самодержавия, где полиция, жандармы, «Охранка», Петропавловская крепость и Сибирь – постоянно существующие грозные реалии, такое преступление, как «оскорбление его величества», является привычным проступком в светских беседах. С очередным доказательством этого я столкнулся сегодня, когда пил чай у госпожи Б.

      Она рассказала мне о нескольких новых моментах в кампании Витте, направленной на достижение мира, и затем, вспылив, с гневом обрушилась на императора, который терпит скандальное поведение Витте:

      – Он смертельно боится Витте; он никогда не наберется смелости поставить его на место… С самого начала своего царствования он всегда оставался тем же самым; у него нет ни смелости, ни воли.

      – Разве