Подземная железная дорога. Колсон Уайтхед

на севере, потом решили расширяться на запад, купили еще одну плантацию, южнее, из рисовой сделали ее хлопковой и добавили по паре невольничьих хижин в каждом ряду, но грядка Аджарри в центре всех этих пертурбаций по-прежнему оставалась на своем месте, словно пень, который не выкорчевать, потому что он ушел корнями слишком глубоко. После смерти Аджарри заботу о росшем на грядке ямсе, бамии и прочем разном возложила на себя Мэйбл. Но когда грядка перешла к Коре, поднялся переполох.

      Как Мэйбл исчезла, Кора осталась беспризорной. Ей было одиннадцать, а может, только десять – точного возраста никто не знал. От пережитого потрясения мир вокруг нее стал бесцветным. Первым цветом, который вернулся, была сочная терракота – красная почва на их семейной грядке. Благодаря ей Кора пробудилась к жизни и к людям и решила, что свое из рук не выпустит, несмотря на то, что мала и смотреть за ней больше некому. Мэйбл была женщиной слишком уж неразговорчивой и несговорчивой, поэтому никто ее особенно не любил, но к Аджарри при жизни невольники относились с почтением. Тень покойной матери служила дочери защитой. Все старые рабы Рэндаллов либо поумирали, либо давно были проданы. Кора мысленно составляла список возможных сторонников: неужто не осталось ни одного из бабкиных приверженцев? Ни-ко-го. Одни покойники.

      Она сражалась за свою глину. Гоняла малолетних паразитов, не доросших до работы на поле, которые повадились топтать ее рассаду; поднимала крик, если они выкапывали побеги ямса. Голосила она зычно, как на праздниках, когда созывала детвору, чтобы бегать взапуски или играть. Зла на них она не держала.

      Но претенденты на землю обошли ее с флангов. Ава. Они с матерью Коры вместе росли на плантации. Обе щедро хлебнули пресловутого рэндалловского «гостеприимства», которое при всей изощренной чудовищности, не укладывающейся в голове, было в своих извращениях чем-то столь же будничным, как погода за окном. Иногда подобные переживания сближают, иногда стыд за собственную беспомощность заставляет жертву возненавидеть свидетелей. Ава и Мэйбл остались врагами.

      У жилистой сильной Авы руки были проворными, как болотные гадюки. Эти руки своего не упускали и были скоры на оплеухи детворе за безделье и прочие грехи. О своих курах она заботилась куда больше, чем о детях, поэтому, желая расширить площадь под клетушки, зарилась на Корину грядку.

      – Все ей одной, а какое добро пропадает! – шипела она, водя кончиком языка по зубам.

      Под крышей хижины, где кроме Авы и Коры ютилось еще восемь человек, они каждую ночь спали бок о бок, и Кора замечала копившуюся неприязнь Авы. От злобы ее дыхание словно отсырело и отдавало кислым. Каждый раз, когда Кора вставала, чтобы помочиться, Аве непременно надо было ей наподдать.

      Однажды вечером, вернувшись в хижину, она услышала от Мозеса:

      – А ты с сегодняшнего дня у Иова.

      Ава за ее спиной договорилась с Мозесом и как надо с ним расплатилась. После того как надсмотрщик Коннелли повысил Мозеса, сделав одним