Росстани. Алексей Брагин

ведь только хватились их. Дождики три дня шли. А потом морозец ударил.

      Вместе с лужицами и застыли пацанчики.

      Лужам-то – хорошо.

      Лужи-то – только до весны.

      Ледок захрустел, когда головку подымать стали.

      Ворон взрыкнул. Но не улетел.

      Данька кабинное оконце побольше открыл. Голову высунул. Вроде как сдунуть с себя все попытался. Фиг там.

      Приехали. В подвал больничный оба тельца снесли. Завтра судебник с соседнего района приедет.

      Левка на крыльцо общежития вышел. Щурится против закатного солнца. Смотрит в сторону больницы. Ждет, когда Данила, вышедший из подвала, подойдет.

      Василий с остервенением захлопнул заднюю дверь уазика. Молча жамкнул протянутую Даней руку. Громыхнул за собой невиноватой дверцей кабины. Открыл. Снова громыхнул. Снова открыл. Снова хлопнул. Не выматерился ни разу. Газанул, как на взлет. Рванул.

      – Ну, че там? – Это Левка, пальцем указательным ткнув в дужку очков.

      – Да… – Это Данька, махнув рукой, проходя, не останавливаясь, в дом.

      – И Венька ничего толком не рассказывает. – Левка, чуть обидевшись, идет за другом в дом.

      На кухне званым татарином, не раздевшийся, только расстегнутый и без фуражки – Вениамин. Повернулся. Мрак с лица схлынул. Воссиял, увидев Даньку. Веснухи порыжели. Помахивает кулаком сжатым у с поярчевшими сединками виска («но пасаран!»):

      – Аныстызыолухам пр-р-р-ывэт! – Хорош уже Венечка, тепленький. И когда успел-то?! Может всего минут на двадцать раньше Шведова в общагу завалился.

      Настойка пустырника, заботливо слитая то ли Леной, то ли Светой из дюжины аптечных флаконов в представительную коньячную бутылку, темнеет уже лишь на донышке.

      На пятой скорости догоняют Левка с Даней Веню. Вторая красивая бутылка, с боярышником (Веньке – через раз, самим – по пол граненого), уже сохнет изнутри. Мало. Вениамин, потянувшись, уронив из-под себя табуретку, но оставшись враскоряку на ногах, стаскивает с подоконника телефонный аппарат (оставшийся с больничных времен и на черном многометровом шнуре болтавшийся теперь по обширной общественной кухне):

      – С-т-р-ший с-л-д-в-тель Ф-р-с-н-ко! 3-н-шь г-де об-ш-га м-д-ков? Д-в-ай п-т-руль сь-да! Б-с-т-ро!!!

      Подъехали моментом – от милиции до больницы триста метров. Взвизгнули и взмигнули, уже остановившись во дворе, сиреной и мигалкой. Заходят двое. Улыбаются. Довольные шуткой с сиреной. Молодые. Дышат. Кожа розовая. Рады любому движению после многочасового сиденья-лежанья в дежурке. В общем, готовы. Как те, из ларца. Не первый раз вместе с Веней проделывают это.

      – Та-а-ак! П-п-улей! – Следователь взбодрился, правой здоровается с патрульными, левой в левую одного из них передает денежный комок. – П-ть м-нут ост-лось!

      – Да успеем, товарищ лейтенант! Он еще десять минут стоять будет!

      Это – про мурманский, проходящий. У проводников. По двадцать рэ за бутылку. Где ж еще взять? Аптеку девки уже закрыли. Можно, конечно, сходить. Ходили уже раньше. Знаем. Да далековато. И