Дух оперы. Владимир Фёдорович Власов

она ожила. Положил её на тумбочку, возле своей кровати, а потом забыл о ней, нечаянно смахнул на пол и наступил на неё. Лучше бы я оставил её на месте. Может быть, она ожила бы. Сегодня, вон, какое теплое солнце. Обычно я не вожусь с насекомыми, брезгую брать в руки мух, тараканов, гусениц. Но стрекозы мне нравятся, и бабочки тоже. А сейчас жаль, что они все умирают. Осенью наступает общая гибель всех насекомых. Это как гибель нашего мира.

      – Откуда же взялась эта стрекоза зимой? – удивился я.

      – В нашем саду сейчас осень, – сказал он убеждённо.

      От его слов мороз пробежал у меня по коже. «Вот оно, помешательство, – подумал я, посмотрев на него с сожалением, – он путает даже времена года». Но я тут же взял себя в руки и, стараясь подавить свои эмоции, заметил ему:

      – Но я думаю, ты так расстроился ни оттого, что раздавил стрекозу.

      – И от этого тоже, – грустно сказал он, – но ты прав, самая главная моя печаль состоит в том, что я погубил мир.

      – Что ты имеешь в виду?

      – Это долгая история.

      – Я не тороплюсь, рассказывай.

      Юрий некоторое время молчал. Я тоже не произносил ни слова, сидел и ждал. И вдруг я услышал его хохот.

      – Что такое?! – воскликнул я встревоженным голосом.

      Юрий хохотал от все души, как маленький мальчик. Я схватил его за руки и дёрнул. Он не отнял своей руки, а продолжал смеяться.

      – Ты думаешь, что я сошёл с ума? – сказал он, насмеявшись вволю.

      – Ну, а ты как думаешь, – заметил я серьёзно, – когда ты путаешь зиму с осенью, и где-то собираешь заснувших стрекоз?

      – А ты сам подойди к окну и выгляни в сад, – предложил мне Юрий.

      – Странно, сказал я, что твоё настроение меняется так внезапно, только что ты был расстроенным и грустил, а тут внезапно рассмеялся. Такая смена настроения тоже говорит о твоём нездоровье.

      – Всё это – ерунда, – сказал он и улыбнулся, – мне было некоторое время не по себе, а тут пришёл ко мне ты, мой друг, и я обрадовался. Уверяю тебя, что я абсолютно здоров. Правда, я немного потерял себя, но я не отчаиваюсь, а постоянно вновь стараюсь обрести своё я, найти свою самость.

      Я смотрел в его глаза и мне казалось, что он нисколько не изменился: его глаза были такими же живыми, озорными и умными, как и раньше.

      Мне вспомнились слова японских философов: «В одном цветке больше «цветочности», чем в ста цветках». И вот, глядя на Юрия, я подумал, что это же самое можно отнести и к нему во всей полноте: «В его сознании больше человечности, чем в сотне людей».

      – Так что же произошло? – спросил я его серьёзно – Ты придуриваешься и водишь всех за нос со своем мнимым сумасшествием?

      – Я не придуриваюсь, – ответил он, пожав плечами, – просто, то, что я сделал, в это трудно поверить, поэтому я никому и не говорю.

      – Так скажи тогда мне.

      – Боюсь, и ты можешь не поверить, – покачав головой, ответил он.

      – Но ты скажи мне, – настаивал я, – это уж моё дело: поверить тебе или нет. Ведь я – твой друг.

      – Хорошо, –