Дети Третьего рейха. Татьяна Фрейденссон

сияет Элизабет, – хотя, честно сказать, в детстве они доставляли проблемы. Но я придумала свой личный метод воспитания – «метод Элизабет Геринг», надо бы запатентовать!

      – Рискнешь поделиться? – спрашиваю.

      Элизабет улыбается и подмигивает сыновьям:

      – Так и быть, дарю! Я долго объясняла детям: видите, как я надрываюсь для того, чтобы обеспечить вас всем необходимым? А вы, значит, ленитесь учиться?! (Было такое дело.) Ну хорошо! С завтрашнего дня я не куплю вам даже леденца – вы должны сами на него заработать. И заработок ваш будет пропорционален баллам вашей готовой аттестации. Если вы получаете 19 или 20 баллов в итоговый зачет, то каждый получает по сотне долларов!.. Дикие деньги в то время. Но я была уверена, что набрать 20 баллов, то есть дать максимальный результат, – задача невыполнимая. Но, представьте себе, Майкл оказался упорным. И получил 18 баллов. В общем, мне пришлось дать ему 50 долларов. А потом мы придумали систему ежемесячной отчётности. В конце месяца, в день, когда я получала зарплату, мои дети приходили ко мне со своими аттестатами, и мы втроем садились и высчитывали, кто сколько денег получит.

      Еще я приучала их к церкви. Поскольку мы католики, как и большинство жителей Южной Америки, то часто ходили в церковь. И, конечно, мои сыновья больше развлекались, чем слушали скучные проповеди священника. Как-то после проповеди я достала в церкви гитару. И сказала детям: «Поем для Бога, стараемся не фальшивить, а то ему не понравится!»

      Обычно мы шли в церковь к семи утра, совмещая приятное с полезным, – выгуливали собаку. Так вот, однажды утром две старушки стали нашей первой аудиторией. На следующей неделе, в воскресенье, в церкви к семи утра было уже в два раза больше старушек – четыре. И с каждым воскресным утром число старушек росло в геометрической прогрессии, а мои сыновья постепенно привыкли петь на публике – нас с ними как раз стали приглашать выступать и по особым поводам. Например на Рождество.

      На диване царит оживление: все трое о чем-то дискутируют.

      – Сколько тебе лет? – вдруг спрашивает Майкл.

      – Двадцать семь.

      И снова бурное испанское трехголосие.

      – А с чего такой вопрос? – интересуюсь у Майкла.

      – Просто любопытно. Мне кажется, ты смотришь на нас с Ренцо как на детей. А сама-то еще маленькая.

      – Уж постарше вас буду.

      – Постарше нас? Редко встретишь даму, которая гордится тем, что может помериться с тобой возрастом. – Майкл смеется, обнажая белые зубы. Ренцо, как ребенок, с полуоткрытым ртом внимательно ждет, когда кто-нибудь переведет ему, почему все так веселятся.

      – Мне тридцать четыре. Ренцо тоже исполнилось тридцать четыре. – Вдруг говорит Майкл, отсмеявшись. И у меня отвисает челюсть – прямо как у перуанца Альваро в его обычном состоянии. Выходит, что малыш Ренцо – вовсе не малыш?

      Семья с интересом смотрит, как меняется выражение моего лица: судя по всему, оно выдает недоумение. Ренцо краснеет, Майкл снова заливисто смеется, хлопая себя по ногам,