Девятая квартира в антресолях. Инга Львовна Кондратьева

в колонну и, сделав пару кругов по залу для восстановления дыхания, подняв единовременно правые руки в прощальном приветствии, так же под музыкальное сопровождение организованно ушли через двери. Экзамен завершился.

      Мадам Узвицкая простилась одной из первых и покинула зал. Публика медленно расходилась, и почти каждый счел своим долгом подойти на прощание к начальнице Института и выразить ей благодарность или восхищение по поводу сегодняшнего успеха ее подопечных. Аделаида Аркадьевна каждому находила несколько слов в ответ или хотя бы благодарную улыбку. Видно было, что эта процедура затянется на какое-то время. Попрощался с присутствующими и генерал-майор Горбатов. Андрей Григорьевич Полетаев, явно сдерживая скрытую неприязнь, не вступал в разговор, а лишь кивком головы отметил его уход, а вслед за тем и сам начал было раскланиваться. Но Савва остановил его:

      – Постой, Андрей Григорьевич, у меня к тебе небольшое… э-ээээ… дельце. Только заранее прошу, пойми правильно! Сделай мне любезность, прими для дочки. Лева, где коробочка та? – Лев Александрович поднял с пола длинный футляр и положил на стулья перед Полетаевым.

      – Что это, Савва Борисович? – строгим голосом, словно замыкая себя железным обручем на замок, спросил, о чем-то догадываясь, Полетаев.

      – Только сразу не отмахивайся, Андрей Григорьевич! Выслушай. Это платье для Лизы. Вечернее. Бал всё-таки, потом выставка открывается, столько выходов предстоит. Аринушка с Вронечкой сами фасон выбирали, они понимают в этих штучках. А я только…

      – Об этом не может быть и речи, – как отрезал Полетаев. – Если бы у нее День ангела приходился или праздник какой выпал, то я бы еще подумал. А так не могу. У нас с дочкой все необходимое имеется. Спасибо за заботу, но принять возможности не имеем!

      – А окончание Института для тебя не праздник?! – вспылил Савва.

      – Савва, прости меня, но ты знаешь мою щепетильность. И я не считаю возможным обсуждать сие при посторонних, – Андрей Григорьевич нервно сжал рукоятку своей трости так, что костяшки его пальцев побелели.

      – Лёва мне не посторонний! – в пустеющем зале Савва дал себе волю и говорил в голос. – А тебе так скажу – гордыня это, а не гордость. Я не на бедность тебе полушку сую, я хочу подруге и одногодке моей дочери, как ей самой приятное сделать. И ты сам, надеюсь, не «посторонний», а мой ближайший компаньон, и все дела у нас общие, как я считал. Да, не смотри ты на Лёвку, он всё понимает!

      – Вы, извините меня, что вмешиваюсь, – подал голос Лев Александрович. – И стал, так сказать, невольным свидетелем… Но, Андрей Григорьевич! Я в перерыве услышал тут случайно один разговор дочки с родителем, так вот… Оказывается, подобное для барышень важно! И я уверен, что Савва от чистого сердца.

      – В московском салоне шили, в одном из лучших. Эх, не пропадать же? На примерки чуть не всем семейством ездили, потому, как на Аглаю прикидывали. Она хоть и на годок помладше, да ты ж знаешь моих гренадеров? –