Девятая квартира в антресолях. Инга Львовна Кондратьева

в саду, мамина скамейка на высоком берегу Оки. И, конечно, мамина музыка.

      ***

      Дверь в спальню скрипнула и в образовавшуюся щель протиснулась Смоленская из соседнего дортуара:

      – Душечки! Не дадите ли катушку белых ниток? Мне манжетку пришить, а у нас ни у кого не осталось.

      – Так-таки у всех сразу и кончились? – подозрительно переспросила княжна Нина, поднимая глаза от книги.

      – Ниночка, душечка, ты хорошая девочка, не жадная. Дай ниточек, будь любезна, – как кликуша причитала Смоленская, пряча руку за спиной, а сама озиралась по сторонам. – Ой, а что это у вас Лидочка лежит? Днем же нельзя на кровати, заругаются!

      – Не заругаются. У нее горе, – ответила за подругу Лиза.

      – Ой, слышала, прости Господи, упокой душу, страсти какие, – Смоленская закатила глаза. – Как гадалка нагадала, так и вышло, да, душечки? Лида вам говорила? А расскажите, как дело было?

      Лида вдруг встрепенулась, услышав слово, которого никак не ожидала, и села на кровати:

      – Какая такая гадалка? Откуда знаешь? – она внимательно вглядывалась заплывшими от слез глазами в пришедшую попрошайку, – А ну, покажи руку! Тебя подослали? Даже врать не умеешь. Ты как шить-то собиралась? – и вдруг она до чего-то додумалась, – Так это вы Леночку напугали?! Дрянь! – и рванулась так, что Лиза еле сумела ее удержать.

      Нино Чиатурия бросила обратно в ящик тумбочки только что найденную катушку ниток, подошла вплотную и прямо в лицо отчетливо сказала:

      – Смоленская, пойдите вон!

      Когда за той захлопнулась дверь, Лида разревелась навзрыд. Лиза сидела на кровати напротив и просто ждала, когда горе выльется через эти рыдания и наступит просвет. Нина подошла к ним и села рядом с Лизой. Остальным девочкам они сделали знак пока не подходить. И вот плач стал затихать, Лида огляделась, взяла гребешок и стала причесывать растрепавшиеся волосы, потом отпила водички и заметила влажное полотенце. Она приводила себя в порядок, и Лиза решила, что уже можно говорить:

      – Лидочка! Послушай меня, как я когда-то послушала хорошего человека. Вот мы сидим перед тобой, твои подружки, и мы что хочешь, для тебя сейчас сделаем. Но только ты сама можешь начать вытаскивать себя из своего горя. Это большая беда, но уже ничего не вернешь. Сейчас надо думать о том, что будет дальше. И о тех, кому хуже, чем тебе.

      – Лиза! Но мама-то, мама! Почему она ничего сама нам не сказала, она же была сегодня здесь, почему? Почему эти противные девчонки, посторонние, такие жестокие… Леночка моя… – и Лида опять принялась плакать.

      – Я не знаю, но, наверно, по-другому было нельзя, – Лиза взглянула на Нину, та кивнула. – Вы бы все равно стали плакать, ей пришлось бы вас успокаивать, а где ей самой силы взять? Ты представляешь, сколько на нее сразу свалилось? А может быть, просто оставалось мало времени до поезда, и она боялась опоздать?

      – А к Леночке надо еще раз сходить, – подключилась к разговору Нина. – Ей одной в лазарете-то, наверно, страшно ночевать? Может, упросим maman хоть эту