Разрешенная фантастика – 2. Андрей Арсланович Мансуров

А уж про инструменты и говорить не надо…

      Планки, брусья и доски со строительного базара привёз домой в среду.

      Субботу и воскресенье, несмотря на ворчание жены, что «занимается какой-то хренью вместо того, чтоб отдохнуть», посвятил планированию, расчерчиванию и распиловке заготовок.

      Собирать дверь и косяк-раму начал на следующие субботу и воскресенье – благо, ни идти ни ехать никуда не надо было.

      За две недели с работой управился.

      В четверг Виталий Степанович пришёл домой в обед. На работе сослался на усилившиеся боли. Там на него теперь смотрели, с трудом скрывая жалость – он к этому никак не мог привыкнуть. А ещё бы не с жалостью: люди же не идиоты! Сами видят, что исчезли брюшко и гордая осанка, и морщины прорезались на осунувшемся бледном лице…

      Он буквально нутром чувствовал, что через пару-тройку месяцев на его похороны коллеги притащат огромно-помпезный, казённо выглядящий венок на ножках, с надписью «от друзей и коллег по работе»…

      Дверь оказалось возможно прикрепить лишь в единственном месте в квартире: меж двух окон в зале. Крохотные спаленки их трёхкомнатной в девятиэтажке, в которых раньше базировались дочери, все сплошь уставлены мебелью, или заняты ещё чем «непередвижимым» или «памятным».

      Планочки, которые Виталий прикрепил к раме специально для этой цели, легко и прочно прижались к стене: он посадил их на саморезы. (Он уже продумал, что, не получись что-то, легко зашпаклюет дыры от них.) Единственное, что очень расстроило – держать дрель-шуруповерт оказалось уже очень трудно… Как он понимал теперь тестя!

      Дыры и щели по периметру рамы он заделал строительным скотчем. Не просвечивает. Ну всё.

      Можно, вроде, приступать – завещание он оформил и подписал чин-чинарём, ещё месяц назад, когда всё это завертелось…

      Однако он принёс из мастерской табурет, поставил напротив двери и сел.

      Долго её рассматривал, сам не понимая, зачем.

      Да, страшно.

      Дед прав, тысячу раз прав: такое – не просто страшно, а очень страшно!..

      Поневоле вспомнился Шекспир и его Гамлет: «…достойно ль?..»

      Но Гамлет не был болен – только хотел отомстить мерзавцу-узурпатору, унижавшему мать. Убийце отца. Так что Гамлет – «ещё не сделал дело», поэтому и не мог «гулять смело».

      А вот он – сделал.

      Он даже дочерям позвонил. Не то, чтобы попрощаться, а так… Типа, взбодрить их.

      Взбодрятся они, как же… Они его тоже чуяли – младшая грозилась на выходные приехать.

      А вот этого он бы не хотел – слёзы ей, может, и удастся сдержать, но он-то будет знать – чего ей это стоит… Ладно, у него было время всё как следует обдумать, и… Надумать. Он заставил себя оторвать похудевший зад от табурета.

      Ф-фу… Если он хочет «уйти» до прихода Марии, нужно это делать.

      Или – сдаваться!

      А он не хотел, чтоб Мария запомнила его таким, каким он неизбежно станет через несколько месяцев – тощей и морщащейся от боли развалиной где-то на больничной койке реанимации,