Белый танец. Виталий Агафонов

сь яркие круги. Две фары, словно горящие зрачки какого-то чудища

      слепили, не давали возможность взглянуть. Они, пробивая сумрак, дымящегося

      утра, словно раздевали и прожигали меня насквозь. По телу пробежала дрожь.

      «Откуда огни? Что там за светом? Что-то угрожающее? Кто мешает спать?

      Какая нечисть вторгается в мои покои? Чего надо?»

      Сильно болела голова. Она гудела, трещала по всем швам. Ощущение, что

      на темень положили пудовую гирю и теперь, она, оказывает давление всем

      своим весом, выдавливая затылок. Височные кости, не желая отставать от

      макушки, вместе с черепными костями, ближе к ушам, вбивались внутрь мозга.

      Я не мог сосредоточиться. Словно внутри головы поселился маленький кузнец,

      и неустанно, в унисон с сердцем, колотит по темени, забивая гвоздь к

      основанию черепа. Возможно он же, пока я спал, вбил множество маленьких

      иголок в шею. Из-за этого невозможно пошевелить головой. Любое движение

      даётся с болью.

      «Какого чёрта!.." промелькнуло в голове.

      Вдруг чётко почувствовал, обжигающую боль на лице. Словно ледяной

      панцирь стянулся на щеках, на носу, и теперь бесцеремонно мучает меня.

      Захотелось содрать эту маску. Но пальцы наткнулись на что-то неровное и

      твёрдое. При прикосновении ощутил более сильную боль.

      Стало тяжело дышать. В горле першило. Холодный, влажный воздух,

      втягиваемый в полость рта, с трудом проходил во внутрь, вызывая кашель. Там,

      натыкаясь на всевозможные препятствия, со свистом, пробирался дальше.

      Лёгким не хватало кислорода. Верхняя часть груди была сдавлена, словно,

      большим прессом. Я усиленно вдыхал, не сдаваясь тяжёлому грузу. Меня

      знобило.

      Спутанное сознание требовало ответов. Постоянно задавало вопросы:

      «Что происходит вокруг? Кто я? Откуда этот свет? Что я делал?»

      Я, как маленький ребёнок, не понимая, что делать, цеплялся за звуки, за

      слова, которые улавливал мой слух.

      Вдруг словно молнией пролетели в голове картины из жизни, сцены

      прошедшего вечера: клуб, дорога, Светка, мотоцикл: «Всё было хорошо. А

      теперь? Что же произошло теперь?» Уже стараясь не смотреть на источники

      света, медленно открыл глаза. Мысли тут же исчезли, они растворились в

      картины августовского предрассветного часа.

      За горизонтом простирались сумерки. На небе висели тяжёлые, грозовые

      облака. Они, своими, свинцово-серыми массами беспросветно отсекали

      необъятную даль, звёзды, солнечные лучи, луну. Самая огромная туча зловеще

      зависла над головой. Как будто пиратский корабль, растеряв свои паруса,

      получив пробоину в сражении, зацепился за верхушку дерева. Завис над нами и

      не может идти дальше. Висит чёрной тенью, медленно под напором веса,

      спускается по кронам, к корням дерева. Всё ближе и ближе приближаясь к

      земле. Там за ним яркое солнце, голубой простор, небесная ширь, там жизнь. А

      мы, находимся на дне, под кораблём, медленно ожидаем своей участи. От такой

      картины возникает внутреннее чувство безысходности, беспросветности. Но у

      нас есть маленький пятачок прозрачного пространства. У нас ещё есть надежда,

      что выживем и увидим яркий свет. Вот только надо что-то сделать. Но что?

      Впереди, около метра от меня лежал бетонный столб, направленный по

      диагонали слева на право. Серо-белая полоса ни как не вписывалась в это

      пространство мрачного подвального интерьера. Видно забытый электриками,

      он, доживал свой столбовой век в одиночестве, так и не применённый по

      назначению. «А ведь я похож на тебя! – вдруг поймал себя на мысли, – точно так

      же валяюсь здесь!»

      Я отвёл взгляд и увидел что-то белое. Пригляделся. По левую руку,

      невдалеке от меня, валялся искореженный, мотоциклетный шлем. Он смялся,

      как вареное яйцо, которое уронили на пол одним боком, и было испещрено

      осколками разных калибров. Только ободок на шлеме не давал рассыпаться

      растрескавшимся кускам когда-то красивой белой каски. Длинного, большого

      козырька, как такого не было, остались лишь заклёпки и обломленные края

      пластмассы. Коричневая, кожаная полоса натянутая поверх, теперь выглядела,

      как небрежно брошенная скомканная тряпка, лежащая на этих обломках, и

      зажатая с двух сторон. Я всегда одевал именно эту каску. Она мне нравилась

      своей оригинальностью.