Триада. Евгений Чепкасов

– «разговорным». Склонив красивую продолговатую морду, кобель понюхал под хвостом у сучки – понюхал почтительно и нежно. Именно так, наверное, романтический поэт наслаждался бы ароматом прекрасного цветка, который жаль сорвать. Сучка с настоящей или притворной стыдливостью отошла, но кобель последовал за ней, словно привязанный за нос. Она неторопливо шествовала впереди, а он сзади, на троллейбусной площадке было где развернуться, и они так и прошли «паровозиком» пару кругов.

      Затем собаки свернули в проход между сиденьями и стали бок о бок.

      – Ишь ты, какую маленькую подружку себе нашел! – добрым голосом сказала одна старушка.

      До этого люди молчали и лишь смотрели на собак, но после реплики старушки заговорили почти одновременно:

      – Эх-х, нет фотоаппарата!

      – Он же ее раза в два больше… Как же они?..

      – Красивый пес! Бывают же такие красивые ублюдки!..

      – Смотри, смотри, как ласкаются!..

      – Да, чего только не увидишь…

      И лишь одна тетка подошла к кондукторше и спросила:

      – Почему в салоне собаки? – спросила, а сама глядит на них и мимовольно улыбается.

      – Выбегут на остановке, – сказала кондукторша и доверительно добавила: – Я ведь их и сама боюсь.

      А собаки жили в своем собачьем мире, жили своей собачьей любовью и полностью игнорировали говорящих. Он склонил тяжелую голову к мордочке подружки, разинул пасть и блаженно прикрыл глаза, а она нежно-нежно покусывала его нижнюю челюсть.

      На остановке они без напоминаний выбежали прочь и навсегда исчезли из тесного троллейбусного мирка, а люди еще долго улыбались тихими хорошими улыбками.

      Улыбки уже успели растаять, когда вдруг зашипело, затрещало и громкий, пророчески-зловещий голос проскрежетал: «Роддом». Второй троллейбусный круг замкнулся.

      Круг третий. Ночная темнота

      Второй круг замкнулся, троллейбус остановился и с тюремным лязгом резко распахнул двери. Дядя Паша отвернулся от заиндевелого стекла, отступил на шаг в сторону и тревожно вгляделся в прямоугольник внешнего мира. А извне ночная темнота зорко вглядывалась в него, дядю Пашу, словно тюремщик, который стоит на пороге камеры и вот-вот скажет: «На выход». Никто не вышел из троллейбуса, никто не вошел в него, – вероятно, не хотели мешать свиданию человека и темноты.

      Дядя Паша зажмурился: он давно догадывался, что хотя и маскируется темнота, пропитываясь мертвым светом фонарей, на самом деле она черная, и захлебнуться в ней проще, чем в чернилах…

      Когда он открыл глаза, троллейбус уже мягко плыл по ночному городу, а темноты не было видно.

      Многое в салоне изменилось по сравнению с началом предыдущего круга: количество пассажиров уменьшилось настолько, что почти никто не стоял и были свободные места, да и сами пассажиры изменились. Колыбельное колыхание троллейбуса, его беззлобный вой и слепые окна – всё это способствовало безмолвию, и люди молчали, глядя в никуда.

      Они