Царская невеста. Валерий Елманов

к сабелькам тянулись. Разве что Осип, да и тот не больно-то с бердышами управляется, хотя тут как знать, как знать… Но вроде бы не видал я его с бердышом под Молодями. Ты сам-то вспомни, Константин Юрьич, чай, он поблизости от тебя бился.

      Я невольно вздрогнул, припомнил отчаюгу Осипа, с яростью крушившего татар.

      «Только не его! – взмолился я судьбе. – Мы с ним бок о бок. Я ему руку бинтовал, а он свою саблю подставил, когда… Нет! Кто угодно, лишь бы не Осип! Да и не он это, скорее всего, – вспомнилось с облегчением. – Тот же вроде Бабильский-Птицын, хотя…»

      Не удержавшись, я уточнил у Воротынского. Ответ не порадовал.

      – Ну да, деда его Птицей прозвали, а отца вдобавок еще и по вотчине. Потому он хоть из Долгоруких, но еще и Бабильский-Птицын.

      – А сыновцев-то этих много? – с тоской поинтересовался я.

      – Изрядно, – кивнул Воротынский. – То ли шестеро, то ли семеро.

      «Ну слава богу», – вздохнул я. Выходить на смертный бой с тем, кто буквально совсем недавно дрался вместе со мной под Молодями, мне категорически не хотелось.

      Помнится, я тогда тоже разок здорово его выручил – когда он отмахивался сразу от троих, мне удалось пристрелить особо настырного. Кто именно ему помог, он не заметил – я стрелял издали, но мне-то каково – скрестить оружие со спасенным мною же.

      Да и симпатичен был мне этот Осип. Куда девалась сразу после боя эта его лютая ярость, неведомо, но выглядел он вечером – само добродушие.

      Шутки, правда, у него были все равно с перехлестом, злее чем нужно, но не из-за желчности, а скорее, человек попросту не мог вовремя остановиться, вот и заносило через край. Но если Осип видел недовольство на лице того, над кем он пошутил, то мог и извиниться. Не в открытую, конечно, слишком он самолюбив, но пояснить: мол, не со зла сказал, обидеть не желал.

      И мне с ним тягаться на сабельках?! Чур меня!

      – Вот и гадай, кого поставят, – сокрушенно вздохнул Воротынский, прервав мои размышления. – Так пошто ты в первую голову про Ивана помыслил? – переспросил он.

      – Честь рода защищать – почет великий, а Иван – старший после Тимофея, – пояснил я. – Не станет Андрей Тимофеевич этот почет младшему передавать, минуя старшего. Обида получится. Тем более к двухродным племянникам обращаться – родные обидятся.

      – И то верно, – согласился Воротынский, похвалив. – А ты молодцом, Константин Юрьич. Мнилось, опосля нынешнего дня ты и от трапезы откажешься, а ты ничего, бодро сидишь, и голова мыслить может. То славно.

      Я мрачно поблагодарил. Говорить, что прийти поужинать я согласился в самый последний момент, было ни к чему. Да и голова у меня не больно-то… Только когда представил бердыш, занесенный надо мной, тут она и заработала, хотя все равно с натугой.

      Вообще-то если восстанавливать хронологию тех событий по дням, то между разговором с Долгоруким и моим выходом на судное поле промежуток был незначительный.

      Седьмого августа мы прибыли в Москву. Это я точно запомнил, потому что был четверг