Царская невеста. Валерий Елманов

я прознал про нее.

      Наивный! Нашел с кем тягаться! Моя слабенькая атака не то что не ослабила позиций Долгорукого, но и вовсе прошла впустую.

      – Верно домыслил, – нимало не смущаясь, подтвердил он. – Она и станет одним из видоков. С бабы на Руси спрос невелик, но тут дело особое, государево, потому и ее словеса тож в расчетец примут. А девка на тебя дюже зла и сказывать станет с охоткой. Мол, улестил ты ее, когда бабка Лушка заупрямилась, обещал, что женишься на ней, даже серьги подарил. Ну а опосля, когда слово не сдержал и даже подарок отобрал, она и решилась всю правду вывалить.

      – Подноготную? – криво ухмыльнулся я, пристально глядя на Долгорукого.

      – Сказываю же: больно зла она на тебя, – равнодушно пожал плечами тот. – На все согласная, потому как в обиде большой. Тут вам всем достанется – и тебе, и Михайле Ивановичу. Потому и вопрошаю: согласен ли ты смолчать, покамест я добрый? А Воротынскому покаешься, что, мол, бес попутал. Я же князю поведаю, что тебя простил, снисходя к заслугам твоим ратным.

      Если судить трезво – может, и надо было соглашаться. Не знаю, как бы я поступил, загнанный в угол его железной и почти непрошибаемой логикой, если бы не последние фразы. Получается, что я останусь в глазах Воротынского вором?!

      Переборщил Долгорукий, явно переборщил. Конечно, я мог согласиться, а в утешение себе сказать, что главное – быть, а не казаться. Я и в самом деле так считаю.

      Но тут напрашивается вопрос: «А в чьих глазах?» Если толпы, то оно и впрямь, черт с ней. Плевать мне на нее и на сплетни, которые ходят за моей спиной. Но мы с князем столько всего перенесли плечом к плечу, что стоило мне лишь представить его презрительный взгляд, как я взбесился.

      Внутренне, конечно. Что со старика возьмешь? В морду не дашь, хотя кулаки и сжимались – еле сдерживался, а высказать все, что я думаю, тоже бесполезно. К тому же ничто так не услаждает слух, как бессильные ругательства поверженного врага. То есть они ему были бы только в радость.

      Так что внешне я оставался спокоен. Почти. Во всяком случае, мне так казалось. Внутренне же… Цунами в груди, девятый вал под ногами – и впрямь еле равновесие удерживал, а в голове – вулкан, бесцельно плюющийся лавой ярости. Хотя стоп. Не бесцельно. Бешенство мне эту мыслишку и подкинуло.

      – А ты не мыслишь, что я от великой любви к тебе на той же дыбе покажу на тебя самого? – ледяным тоном осведомился я.

      – Не поверят, – после некоторого раздумья мотнул головой Андрей Тимофеевич. – Враз догадаются, что оговор со злобы. К чему бы мне тогда на тебя донос учинять?

      – А к тому, что ты обещал мне уплатить за это страшное дело десять тысяч рублевиков, а уплатил лишь треть, – столь же холодно пояснил я. – Не смог больше найти. Я требовать их начал. Поначалу ты отсрочки просил, а потом мне ждать надоело, и я сказал тебе: «Либо деньгу на стол, либо…» Вот ты и решил меня упредить. Как тебе такой сказ?

      – Не посмеешь, – хрипло выдохнул Долгорукий.

      Но по глазам было видно – такого расклада он