Очередь. Юлий Крелин

серьезным видом уткнулся в тетрадку.

      Лариса пошла на кухню, быстро выпила чашку бульона, съела котлету, опять заполнила термосы. В бульон положила несколько холодных котлет. Может, и не очень авантажная пища, но для полевых условий сойдет.

      – Мамочка, посуду помоешь, да?

      – Конечно, помою. А кто ж помоет! Вот только за хлебом схожу.

      – Ладно, ладно. Но сначала посуду помой. Хорошо?

      – У нас же хлеба нет. Коля еще обедать будет.

      – Ну, что случится с твоим Колей? Нельзя же, чтобы посуда грязная оставалась, тараканов разводить. Какой пример для ребенка!

      – Ну, хорошо. Я ж сказала, что помою. Только сначала быстренько сбегаю. Это ж одна минута.

      – Одна минута…

      В дверях кухни стоял Станислав с сыном, по-видимому, продолжалась полемика, начатая еще в комнате. Естественно, с вином Стас не расстался и держал стакан в руках.

      – Кончаешь школу – пора проститься со своим инфантилизмом. Учись и читай.

      – Какой же инфантилизм? Ты посмотри на меня. У меня разряд…

      – Не в этом взрослость и мужественность. – Стас отхлебнул из стакана. – Дивное вино. Редкость редкая. Инфантильность, милок, когда еще нет четких нравственных позиций. Соблюдаются какие-то этические каноны, а часто они лишь правила поведения, дорожные правила. Но внутренней нравственной позиции нет. Это и есть инфантильность человека, человечества, общества и так далее.

      – Сложно ты говоришь, папаня.

      – Ты читай больше, и сложностей для тебя меньше будет.

      – Кто ясно мыслит – ясно излагает, прочел я где-то.

      – Хорошо прочел. Кто много знает – легко и понимает.

      – Мам, а ты опять надолго?

      – Конечно.

      – Хоть я все равно принципиально против ваших бдений, но принципы свои нарушу и, пожалуй, подъеду к тебе, заменю на некоторое время.

      – Принципы нарушать, пап, – это тоже инфантилизм.

      – Читать надо и для того, чтобы понимать юмор.

      – Ну ладно. Он пусть читает, а тебе, если приедешь, спасибо. Подменишь – в больницу закачусь на минуту.

      – Коля, ты слышал? В больницу! Закачусь! Как другой бездельник говорит про кабак. За-ка-чусь. Понял? – Станислав допил стакан. – Но иначе она была бы не твоей мамой, а чьей-нибудь еще.

      Лариса выскочила на лестницу, к лифту, не слушая Стасовы филологические изыскания.

      Тамара вышла из подъезда почти одновременно с ней, и они снова поехали на работу, на Голгофу – неведомо, как это точнее назвать. Поехали на пустырь, поехали в очередь, поехали к Валерию…

      Лариса вела машину и думала о семье, о Стасе, о Коле. Об их волнениях за Колю, за будущее, за будущее детей, стало быть, за свое. «Почему мы всегда ругаем детей, когда волнуемся за них? Вот Коля на днях пришел поздно, и мы отругали его. Мы волнуемся, а ругаем его. Тиранство наше семейное и начинается с отсутствия альтернативы. Вот я знаю, что и как надо. И только так. Наверное, лучше: можно так, но если хочешь… А мы что?! А мы: иначе жить нельзя. Наш опыт… Опыт. Тут-то мы оба в семье лидеры. Тирания начинается