Двести веков сомнений. Константин Бояндин

* *

      Он стоял, небрежно, словно рассеянно, чуть улыбаясь. Он был третьим настоятелем монастыря и поддерживал традицию, выигрывая все до одного состязания по рукопашному бою. Применять магию здесь запрещено. Восемь судей, что сидели вокруг площадки, следили за соблюдением запрета и горе тому, кто осмелится схитрить.

      Сначала У-Цзин исполнил несколько эффектных упражнений из школы боя, которой придерживался сам. Потрясало то, как он умел, становиться стремительным и неудержимым, мгновение назад производя впечатление несобранности и неуклюжести. Клеммен, как ни старался, не мог запомнить момента перехода. У-Цзин просто исчезал в одном месте и появлялся в другом. Переставал быть одним, становился другим. И – бесшумность. Лёгкий скрип посоха, шелест одежд и едва различимый звук подошв, касающихся земли.

      Затем У-Цзин пронёсся мимо четырёх толстых досок, пара петель удерживала каждую. Монах словно погладил их – восприятие не позволяло уловить скорость – но доски начали разламываться надвое, падать на землю…

      После этого настоятель некоторое время ловил стрелы. Из лука и арбалета. Когда он, стоя спиной к лучникам, сумел поймать две пролетавшие рядом стрелы сразу, аплодисменты и восторженные крики не утихали несколько минут…

      На этот раз не было показательных боёв. Клеммен был отчасти разочарован, но…

      Гонг возвестил, что состязания ещё не окончены.

      – Вот он, – шепнул Д., прищурившись. – Я уж начал думать, что он не появится.

      На площадке появился человек, с яркой раскраской на лице и руках, одетый лишь в короткую юбочку из стеблей тростника. На вид ему было лет сорок; выражение лица – непроницаемое.

      – Таннуара, – пояснил Д. – Один из лучших бойцов нашего времени.

      – Зельар-Тона?

      – Верно. Не отвлекайся, повторять не станет.

      Островитянин двигался совсем иначе. Монах казался неуклюжим и медлительным; Таннуара перемещался точными, экономными движениями. Клеммену показалось, что Таннуара стремится тратить как можно меньше сил. Выглядело непривычно, но, как и в случае с монахом, усыпляло бдительность. Походка Таннуары не выдавала в нём бойца. Создавала иллюзию медлительности.

      Обязательные упражнения островитянин выполнил безукоризненно. Разница была в способе: он не ловил стрелы, а перерубал тяжёлым длинным ножом. Как и в случае с У-Цзином, казалось, что руки и ноги оказываются в нужных местах мгновенно. А стрелы словно сами уклонялись от встречи с целью – чтобы миг спустя упасть в пыль, распавшись надвое.

      Последний, произвольный номер программы…

      В дальнем конце площадки для стрельбы расставили десять условных мишеней – имитации человеческих фигур, изображённые на тонких деревянных листах, каждый – укреплён на шесте. Скрытые в траншеях помощники перемещали цели, не позволяли им стоять на месте.

      Шесть лучников выстроились двумя косыми линиями.

      Таннуара встал между стрелками и мишенями, на груди его теперь были два перекрещенных кожаных ремня. Ручки коротких ножей, уложенных в гнёзда на ремнях,