Солдатами не рождаются. Константин Симонов

запертыми, а два месяца назад Валентина Егоровна написала, что они вернулись и что она очень дружно живет с этой женщиной, Марией Александровной, и ее сыном, кажется, Гришей…

      – В каком госпитале? – несколько раз подряд затянувшись папиросой, спросил Серпилин.

      – В Тимирязевской академии. Там госпиталь теперь. Знаете где?

      – Знаю. Лежал, – сказал Серпилин. – Телефон работает?

      – Работает.

      Серпилин подошел к висевшему на стене телефону и, вытащив из кармана записную книжку, набрал номер Ивана Алексеевича.

      Адъютант ответил, что генерал-лейтенанта нет, ушел на доклад, и осведомился, кто спрашивает.

      – Генерал-майор Серпилин.

      – Где же вы, товарищ генерал? – сказал адъютант. – Мы вас второй день ждем. Куда машину прислать, вы с какого аэродрома звоните?

      – С квартиры, – сказал Серпилин.

      – Высылаю машину, – сказал адъютант.

      – Запишите адрес.

      – Не надо. Генерал-лейтенант ездил к вашей супруге, шофер адрес знает.

      – Я до госпиталя доеду и верну машину, – сказал Серпилин.

      – Не надо, товарищ генерал, – сказал адъютант, – генерал-лейтенант приказал сказать: сколько вам нужно, столько и держите. Только потом позвоните, он приказал, чтобы вы позвонили…

      – Не в курсе дела, как положение моей жены? – спросил Серпилин.

      – В тринадцать часов по приказанию генерал-лейтенанта звонил в госпиталь, сообщили, что без перемен. Сейчас еще позвоню, товарищ генерал.

      – Не надо, – сказал Серпилин. Он уже не хотел слышать от других ничего – ни плохого, ни хорошего, хотел ехать сам и видеть своими глазами.

      Он положил трубку и повернулся к женщине:

      – Извините, Мария Александровна, не сразу узнал вас.

      – Да уж… – сказала женщина, и лицо ее исказилось так, словно она готова была заплакать.

      Серпилин с удивлением взглянул на нее. Неужели она так чувствительна к тому, что переменилась и постарела, или он так грубо это сказал?

      – Годы идут, старею, память уже не та, – сказал он, считая, что поправляет этим неловко сказанное.

      Но женщина словно и не слышала его слов.

      – Как Валентина Егоровна? Что говорят?

      – Говорят, без перемен.

      Серпилин зажег папиросу от папиросы и поискал глазами, куда бросить окурок.

      – Бросайте на пол, все равно подметать буду, – сказала женщина. – Санитары были вчера, натоптали. А у меня убирать просто уж сил не было. – Лицо ее снова исказилось, и подбородок задрожал. Но она и на этот раз не заплакала.

      Серпилин взялся за ручку двери своей комнаты. Но дверь не открылась.

      – У меня ключ, – сказала женщина. – Я еще не прибралась там. К нам пока зайдите.

      Она женским чутьем ощутила, что не надо пускать сейчас этого человека в комнату, откуда увезли его жену, где все так и осталось неприбранным, разоренным, – лишняя боль. Зачем она, когда еще столько ее будет!

      – Машина скоро придет, –