Крутой маршрут. Хроника времен культа личности. Евгения Гинзбург

не выхожу и не зову ее. Я не могу сейчас никого видеть. Даже детей. Я одинока, как Робинзон Крузо.

      Сижу так до обеда, пока у дверей не раздается резкий звонок и торопливый бабушкин голос:

      – К тебе, Евгенья, голубчик. Выдь-ка…

      В двери незнакомый мальчишка-посыльный. Он протягивает мне большой букет печальных осенних цветов – астр. В букете записка с теплыми словами моих прошлогодних слушателей.

      Я не в силах удержаться даже до ухода мальчика. Я начинаю громко плакать, просто реветь белугой, выть и причитать совсем по-рязански, так что бабка Авдотья заливается мне в тон, приговаривая:

      – Да ты ж моя болезная… Да ты ж моя головушка бедная…

      Потом бабушка резко прерывает плач, закрывает двери и шепотом говорит:

      – Отчаянны головушки, студенты-то… Що им за те цветы еще будеть… Евгенья-голубчик, а я тебе що скажу… А ты мене послухай, хочь я и старая и неученая… Капкан, Евгенья, капкан круг тебе вьется… Беги, покудова цела, покудова на шею не закинули. Ляжить пословица – с глаз долой, из сердца вон! Раз такое дело, надо тебе отсюдова подальше податься. Давай-кось мы тебя к нам, в сяло, в Покровское, отправим…

      Я продолжаю вслух рыдать, еще не вполне понимая смысл ее предложения.

      – Право слово… Тамотка таких шибко грамотных, как ты, дюже надо. Изба-то наша стоит пуста, заколочена. А в садочке-то яблони… Пятнадцать корней.

      Я прислушиваюсь.

      – Что ты, Авдотья Васильевна? Как же это я все брошу: детей, работу?

      – А с работы-то, вишь, и так выгнали. А детей твоих мы не обидим.

      – Да ведь я должна партии свою правоту доказать! Что же я, коммунистка, от партии прятаться буду?

      – Евгенья-голубчик… Ты резко-то не шуми. Я ведь не чужая. Кому правоту-то свою доказывать станешь? До бога высоко, до Сталина – далеко…

      – Нет, что ты, что ты… Умру, а докажу! В Москву поеду. Бороться буду…

      – Эх, Евгенья-голубчик! Ума в табе – палата, а глупости – саратовская степь!

      Муж мой только покровительственно усмехнулся, когда я рассказала про бабушкино предложение. Еще бы! Ведь мы владели истиной в ее конечной форме, а она была всего-навсего «баба рязанская».

      Позднее, когда я отправилась в Москву обивать пороги комиссии партийного контроля, мне пришлось еще раз встретиться с предложением, напоминавшим вариант Авдотьи Васильевны.

      Там, на Ильинке, встречались в те дни многие коммунисты, попавшие первыми в «сеть Люцифера». В очереди у кабинета партследователя я встретила знакомого молодого врача Диковицкого. Он был по национальности цыган. Мы знали друг друга еще в ранней юности, и теперь он доверительно рассказал мне о своей «чертовщине». Он тоже «не проявил бдительности» и, наоборот, «проявил гнилой либерализм». Он тоже куда-то «объективно скатился» и т. д.

      – Слушай, Женя, – сказал он мне. – А ведь если вдуматься, дела наши плохи. Хождение на Ильинку вряд ли поможет.