Красотка. Татьяна Устинова

глаза.

      Их, правда, для этого еще пришлось поискать среди бугров и теней того марсианского ландшафта, в который превратилось лицо Натки. Но я ориентировалась на верхний край ковбойского платка, поэтому сумела найти своим строгим взглядом чьи-то бесстыжие зенки.

      – Кто сегодня повел в кино мою юную дочь?

      – Да… Подруга вроде… – Натка отвела глаза, но даже по тону было ясно, что она врет.

      – Ну, если эта подруга – трансвестит ростом примерно метр восемьдесят…

      – Ты что, их у подъезда застукала, что ли?

      – Как раз подъехала, когда они выходили.

      – Ну, мальчик у нее, да! И что тебе не нравится? Высокий, красивый, спокойный – характер нордический…

      – Откуда ты знаешь, что он спокойный?

      Мне стало обидно, что я, родная мать, совершенно ничего не знаю о кавалере дочери, а Натка уже даже составила его психологический портрет.

      – Ну, он не упал в обморок, когда увидел меня! – объяснила сестрица. – Я же не знала, что это он, я думала – это ты пришла, вот и пошла открывать дверь без всякой маскировки. Впредь буду осторожнее…

      – И как зовут этого настоящего арийца? – перебила я. – Только не говори, что Настя!

      – Ну, Санька нас официально не представила, выпалила скороговоркой что-то вроде: «Привет, Фомка, что так долго, мы уже опаздываем!» – и унеслась прочь, утащив парня за собой, как торнадо – домик девочки Элли из Канзаса, – ответила Натка.

      Я поняла, что сравнение ей навеял собственный ковбойский образ и не стала продолжать допрос свидетеля. Хотя меня встревожило странное прозвище Сашкиного кавалера.

      Фомка – это, на минуточку, классическое орудие взломщика! С кем связалась моя юная протестантка?!

      – Сделай потише, – я неприязненно покосилась на экран, где Антон Мелехов проникновенным сочувственным голосом расспрашивал Элеонору Сушкину о ее злоключениях и страданиях.

      Сестра осталась досматривать телешоу, тема которого по понятным причинам живо и мучительно ее интересовала, а я ушла в спальню, легла на кровать, обложилась бумагами и принялась читать.

      Сашка вернулась в двенадцатом часу. К этому времени Натка в сине-зеленой, как у Джима Керри в одноименном кино, глянцевой маске уже тихо посапывала на своей половине кровати. Я не хотела ее будить (не из гуманизма, а чтобы моя блудная дочь в лице тети не получила ненужной поддержки), поэтому вышла из спальни на цыпочках и встретила Сашку в гостиной. Как раз успела встать в классическую позу для исполнения миниатюры «Немой укор»: руки скрещены на груди, голова чуть набок и еще сокрушенно покачивается, носочек правой ноги размеренно притопывает, в глазах – всполохи молний, на лице – вся мировая скорбь.

      Я, если нужно, и не такое умею. У нас при юрфаке был свой театральный кружок.

      – А-ааа, ты еще не спишь, – уныло пробормотала Сашка, явно намеревавшаяся прошмыгнуть к себе потихоньку.

      – Уснешь тут! – глубоким грудным голосом молвила я.

      – Ну, не начинай!

      Дочь