Перпендикулярный мир. Кир Булычев

кроссе втирает очки».

      Удалов перешел на шаг. Надо привести в норму дыхание.

      Солнце поднялось высоко, припекало. От быстрорастущих кедров, которыми была засажена Пушкинская, на розовые и голубые плитки мостовой падала рваная тень. Белка соскочила с нижней ветки и перебежала улицу. Удалов наклонился над фонтанчиком, который предлагал прохожему газированную воду, и напился.

      Римма Казачкина, непутевая пышногрудая девица из соседнего дома, по слухам, новая пассия архитектора Оболенского, проходя мимо, умудрилась задеть Удалова крутым бедром. Удалов сделал вид, что не заметил намека. Появился профессор Минц.

      Минц устал, лысина блестела от пота. Он сопел и кашлял.

      – Каждый забег, – сообщил он Удалову, – прибавляет мне день жизни. Я теряю четыреста граммов.

      – Это пустое, Лев Христофорович, – возразил Удалов, входя вместе с профессором во двор дома шестнадцать. – За первым же обедом вы прибавляете полкило.

      Минц насупился. Никто не любит горькой правды.

      Ксения Удалова высунулась из окна второго этажа и крикнула:

      – Два раза из конторы звонили. Каша тоже остыла.

      Удалов взбежал по лестнице, легко перепрыгивая через две ступеньки.

      – Ну как козел, – сказала Ксения, открывая дверь. – Для кого молодишься?

      – А ты займись, – предложил Удалов, проходя в ванную. – Тоже помолодеешь.

      – Нам это не надо, – возразила Ксения.

      Она ценила свое тело, круглое, налитое, солидное.

      – Максимка в техникуме? – спросил Удалов.

      – Ты бы ему велел патлы остричь. Люди на улицах показывают пальцами.

      – Перебесится, – ответил Удалов. – Ты тоже в мини-юбке ходила.

      Снизу негромко застучало – значит, сосед Грубин включил вечный двигатель. Он у него по ночам отдыхал. Под окном гуднула машина, что развозила по квартирам молоко и сметану. Ксения брякнула на стол тарелку с кашей и побежала вниз. Начинался трудовой день в городе Великий Гусляр.

      Удалов и Минц вместе пошли на совещание к Белосельскому.

      Минц достал платок и высморкался.

      – Боюсь, – сказал он, – что я сегодня простудился. Не надо было мне прыгать с вышки.

      Площадь перед Гордомом была запружена народом. Ближе всех к дверям стояли пенсионеры. Тесной, крепкой толпой. Две бабушки, которых Удалов видел утром, развернули длинный плакат: «Спасем родной Гусляр от варварства!». Старик Ложкин уже в черном костюме, но с тем же мегафоном медленно шел вдоль лозунга и проверял, нет ли грамматических ошибок.

      Студенты речного техникума плакатов не принесли. Им достаточно было портретов архитектора Оболенского. Портреты были увеличены из паспортных фотографий, к ним были пририсованы усы, а сорочка с галстуком замарана зеленым, так что получился френч. Фотографии покачивались на палках, и при виде этого зрелища Удалов перенесся мыслями назад, в годы своего детства, когда первомайская демонстрация в Гусляре текла к трибуне на центральной площади, а над ней покачивались портреты вождя.

      Удалов