Белые одежды. Владимир Дудинцев

как, хороший борщ вам сварила Елена Владимировна?

      – Не то слово. За уши не оттянешь. Вот только что кончила обедать. Ты знаешь, когда он постоит суточки, настоится – ложку проглотишь!

      – Вот и дали бы постоять!..

      – Сколько же ему стоять? Вчера ведь варила…

      – Та-ак… А что варила сегодня?

      – Сегодня ей нечего у меня делать. Ты что, шпионишь за нею? Федяк!

      Федор Иванович не мог прийти в себя от разочарования. Стоял с трубкой у уха и гладил себе голову.

      – Ты куда запропал?

      – Да не запропал, тут стою…

      – Слушай-ка, есть хорошая идея: пригласи ее в кино! Ты очень строгий ревизор? Можно тебе?

      – А что?

      – Только молчок, хорошо? Ей нужно с тобой поговорить. Они там, бедняги, что-то предчувствуют…

      – О сухарях, что ли? Уже поговорили.

      – Да? Какой же ты молодец у меня! Я ей так и сказала: не бойся, его надо прямо спросить, он темнить не будет, это не в его натуре.

      – Да-а… – сказал Федор Иванович. – Да-а… В общем, все так и должно быть…

      Положив трубку, Федор Иванович опустился на койку рядом с «главным».

      – Ты что? – спросил тот, глядя на него с подозрением.

      – Да так как-то, Василий Степанович. Катапультироваться надо…

      На следующий день к девяти часам они подошли к оранжереям. Они вошли в ту же дверь, что и вчера, окунулись в теплынь, и так же встретила их настороженная группа человек в восемь, и среди них, как всегда, несколько угрюмый Стригалев, совсем плоский в своем халате, и Елена Владимировна, устремившая на Федора Ивановича сияющий лаской взгляд. Все поздоровались, и, как вчера, завязался непринужденный, полный напряжения разговор.

      – У ректора, вернее, у Раечки, секретарши, книжечка интересная лежит, – негромко и между прочим обронил Стригалев.

      – Я думал, железнодорожное расписание, – Федор Иванович посмотрел на часы. Надо было начинать.

      – Раскрыл, – продолжал Стригалев, – внутри тоже как расписание поездов – столбцы. Вроде со станциями и полустанками. А потом смотрю: батюшки-светы! Это фамилии! И знаете, что оказалось? Нет, не угадаете. Приказ министра Кафтанова об увольнении профессоров и преподавателей, как там сказано, «активно боровшихся против мичуринской науки».

      Федор Иванович опустил голову.

      – Ваш институт тоже упомянут?

      – У нас же еще ревизия не кончилась, – вставил статный Краснов, слегка выпятив фарфоровые глаза наглеца. – Данные про вас еще не поступили.

      Все сразу смолкли от его бестактности. Федор Иванович покраснел.

      – Тебе-то, товарищ Краснов, ничто не грозят, – сказал Цвях. – Ты же мичуринскую науку вон как поддерживаешь…

      «Ну, мой главный! Ну, штучка!» – повеселев, подумал Федор Иванович.

      Так поговорив, все прошли в глубь оранжереи. Здесь, на стеллажах, стояли горшки и ящики с разными растениями, и он сразу узнал высокий ветвистый стебель красавки с несколькими колокольчатыми фиолетово-розовыми цветками.

      – Чей это