Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2019. Коллектив авторов

лестничные марши,

      на бричмуллинском ослике своем.

      На дирижерском мостике своем

      я вздрагивал от грохота ударных,

      от взрывов духовых и санитарных,

      и струнно-безвозвратных, и толпа

      играла мне прощание славянки,

      я шел сквозь цепи русской протоплазмы,

      сквозь цепи лучшей протоплазмы в мире,

      и заявляю: пропорционально

      и адекватно примененье силы

      толпой ко мне, поскольку сила – я.

      Когда бы не ожогом на губах

      твой поцелуй – послушай, чмо, послушай,

      сто тысяч лет счастливейшим из смертных,

      блаженным и безмолвнейшим, как хаос,

      я жил бы здесь, но в имени твоем

      тот самый четкий ритм струны басовой,

      земля, осколок зеркала под сердцем,

      и о тебе нельзя не тосковать.

      «Бабка разевает…»

      Бабка разевает

      костяной роток,

      бабка надевает

      шелковый чулок,

      высохшую ногу

      из небытия

      ставит на эпоху

      кройки и шитья,

      нитки и лекарства,

      платья и белье,

      всё ее богатство,

      нищета ее

      на стихийной свалке

      медленно гниет,

      не лежится бабке

      тень ее бредет

      к плюшевой скатерке,

      мужней гимнастерке,

      карточке в шкатулке,

      где они в Алупке, —

      блузка полосатая,

      брошка на груди

      и война проклятая

      впереди.

      «Прижмись к световой зиме – и увидишь посмертный образ…»

      Прижмись к световой зиме – и увидишь посмертный образ

      на световом столе – полчеловека, обрезь,

      засвеченный слайд, на котором не блеск заката,

      но отпечаток пальца, намусленного когда-то.

      Прижмись к световой зиме – и увидишь посмертный облик,

      в окончании века кем-то забытый нолик,

      беспламенный крест, ножевой конец полосы,

      уходящий в овсы.

      Прижмись к световой зиме – к заоконной тьме

      брошенной комнаты, где следы от фар на стене

      заменяют умершим глаза и горят голубым зеркала,

      заменяя тела.

      Этих вещей больше нет. Это память колеблет их

      очертанья в окне… В реальности только стих

      остается с тобой. И ты сам теперь – лишь волна,

      часть световой зимы. Вся световая зима.

      «На темной стороне Луны…»

      На темной стороне Луны,

      как в лагерном бараке,

      те, кто не вышел из тюрьмы,

      живут в извечном страхе.

      А рядом – на планете Марс

      бестрепетно-спокойно

      стоят погибшие за нас

      во всех российских войнах.

      И дальше – по орбитам тьмы

      плывут родные тени,

      и так распространимся мы

      по Солнечной системе.

      ««Перед чем преклониться?» – спрашивают соседи…»

      «Перед чем преклониться?» – спрашивают соседи

      по лестничной клетке, вея одеколоном,

      и