Кочевье. Антология

– в стекляшки,

      Метать морозную икру

      На чистые салфетки,

      Пока по стенам на ветру

      Слепые шарят ветки.

      Стряхнул на землю пух и прах

      Протяжный выдох горна:

      Летит пространство на санях

      В далекое просторно,

      Где видит перистые сны

      О журавле синица,

      И пряжа тонкая зимы

      Поземкою струится.

      Ухмыляясь, месяц тонкий…

      Ухмыляясь, месяц тонкий

      Уплывает за карниз.

      Свет просыпан из солонки:

      Резок, бел, крупнозернист.

      Наши жесты пахнут мылом, —

      Так фальшивы и грубы.

      Расставание уныло,

      Словно прыщик у губы.

      Друг без друга, бук без дуба —

      Девять лет ли, сорок дней?

      Я Гекубе иль Гекуба

      Мне тебя теперь родней?

      Что ж осталось между нами,

      Старшемладший брат-чужак?

      Вот застряло меж зубами, —

      И не вытащить никак…

      Б. Н

      Убитый зимней ночью на мосту,

      Он не успел заметить выстрел в спину,

      Но оказался через пустоту

      Перенесенным к земляному тыну

      В иной, нечерноземной полосе:

      Горит на лбу веревка шрамом алым,

      На языке – трава, вкуснее всех

      Возможных слов, – и тех, что прежде знал он,

      И тех, что неизвестный человек

      Теперь над головой его бормочет:

      Пускай невнятен странный диалект,

      Зато понятен общий смысл пророчеств.

      Сей жребий от него не отведет

      Ни смерти, ни предвосхищенья чуда.

      И он бежит назад, потом вперед.

      Потом летит… Куда летит? Откуда?

      В саду идей

      В саду идей

      Спит иудей,

      Не видя снов,

      И думает: «А был ли пуст

      Тот куст,

      Когда он загорелся,

      А может, жило в нем счастливое семейство

      Веселых птиц иль шустрых грызунов?

      Не повредило ль им куста горенье?»

      Он видит: словно алое варенье

      Стекает с веток, пламенем объятых,

      И понимает: будет смерть густа

      И глубока, как ров, в который крик пернатый

      Слетает с ежевичного куста.

      Пятница

      Ни мига не терял, пока ходил под небом.

      Была земля его напором смущена.

      Он разбивал сады, и глобулы молекул

      проращивал легко, как семена.

      Он отдыха не знал, пока в ночи бессонной

      гудел огонь вулкана, как гобой,

      и познавал накал упорной, изощренной

      борьбы, но не с другим, а лишь с самим собой, —

      вновь создавал цветы, но были их бутоны

      покрыты, как глазурью, скорлупой.

      Он больше ждать не мог, он так хотел увидеть

      их нежность и задор, их формы и цвета,

      что, позабыв о сне, стоял у верстака,

      составы смешивал и раздувал горнило,

      чтоб гибкость стебля и полет листа

      соединить в неразделимый сплав, —

      и, сотворив