Чаша страдания. Владимир Голяховский

обратно к нашим – расстреляют или пошлют в штрафной батальон, на верную гибель. Понял?

      Саша не верил своим ушам:

      – Не может быть такого! Наши не будут расстреливать своих.

      Командир грустно ответил:

      – Очень даже может быть. Перейдешь линию фронта, явишься в какую-нибудь часть. Тебя станут допрашивать – не шпион ли? И если заподозрят, то могут поставить к стенке. Прикажут: «По изменнику Родины огонь!» Так ты и получишь пулю в лоб.

      Впечатлительный Саша глядел на него широко раскрытыми от удивления глазами и долго ничего не мог сказать. Такая мысль ему самому в голову прийти не могла. Может, комиссар врет? Он много врал им на политзанятиях, но Саша понимал, что тогда комиссар говорил не свои слова, а то, что было приказано. Теперь ему некому приказывать и он говорит откровенно. Так неужели же сидеть за колючей проволокой, оставаясь на краю гибели и ожидая неизвестно чего? Он спросил:

      – А в плену что с нами будет?

      – Не знаю. В лучшем случае заставят работать, делать какую-нибудь тяжелую работу, от которой мы все будем постепенно вымирать. А в худшем случае – помрем скорей, или от голода, или от болезней, или нас просто прикончат.

      Саша думал и думал в эти первые дни в плену и понимал, что если даже его каким-то чудом не убьют как еврея, то все равно хорошего конца для них всех быть не может. Но, услышав от человека более опытного, что и свои тоже могут расстрелять за нахождение в плену, он совсем растерялся. Когда тебе только двадцать, так страшно думать о близкой и мучительной смерти.

      На другой день комиссара отделили от остальных и перевели в группу пленных командиров – их должны были допрашивать, добывая новые сведения. Больше Саша его не видел. Всех пленных мучила июльская жара, они жарились на солнце, еще больше мучили их жажда и голод. Женщины из соседних деревень иногда подходили к проволоке и пытались передать им что-нибудь из еды. Немецкие солдаты их избивали или отгоняли автоматной очередью поверх головы.

      Однажды в ворота въехала грузовая машина, в кузове которой стояло несколько мешков с пшеничными зернами. Солдаты стали ссыпать зерна прямо на землю, как курам. Пленные бросались на землю, хватали по нескольку зерен и тут же запихивали их в рот. Два немецких офицера ходили вокруг, фотографировали эту сцену и хохотали.

      Сашин желудок ныл от голода и толкал его вниз на землю – туда, туда, за едой, за зерном! Но он рос с чувством собственного достоинства, оно не покинуло его, голод не превратил его в зверя. Он стоял сбоку и не хотел служить посмешищем для немцев. Он сам себя лихорадочно уговаривал: «Да, они – победители и чувствуют себя сверхчеловеками, но я не зверь и я докажу самому себе и им, что я человек и имею человеческое достоинство».

      В лагере за прошедшие дни набралось несколько тысяч грязных, истощенных и обессиленных пленных, стало так тесно, что даже негде было размять ноги. Днями стояла изнуряющая жара, кусали комары и мухи. Люди потели, теряли влагу, и это еще усиливало жажду. Все были истощены, все пропахли