Берег мой ласковый. Павел Кренев

расселся вокруг костра на озерном бережку.

      И, как всегда в такие минуты, русскому человеку захотелось петь.

      Все вдруг, словно проснувшись, загалдели:

      – Ну-кось, ты, Онисьюшка, запой-ко давай чего-нинабудь, штебы сердечко проняло.

      – Веселенько давай, веселенько! – подхватили сидящие поодаль.

      Молодуха Онисья, первая запевала и деревенская красавица, поправила концы ситцевого цветастого платочка, разгладила их на груди… Распрямила плечики. Помолчала, оглянулась вокруг со смущенной улыбочкой, мол, не судите строго, ежели чего не так… Закрыла глаза и звонко и громко затянула:

      Не бела заря занимаичче,

      А то парень молодой разгуляичче

      На угори как да на угорышки…

      Она запевала, народ подхватывал. Все хотели попасть в такт, не у всех это получалось, потому что не все умели петь, у кого-то совсем не было голоса. Но после тяжелых сенокосных дней и ночей людям нужна была разрядка. И песня получилась громкой.

      Когда она закончилась, стали просить:

      – Ишше давай, женочка! Другу давай!

      – А каку таку?

      – А хоть бы и «косу оборочку» спой.

      Тут Онисья встала, подошла поближе к огню, к середине сцены. Подбоченилась. Одна рука на поясе, другая, с платочком, поднята над головой. И пошла приплясывать в маленьком круге, да напевать:

      Я стояла на угорочке,

      Сарафан с косой оборочкой,

      Сарафанчик раздуваичче,

      Ко мне милый приближаичче…

      Егорушко прижимался к материнскому боку, разморенный, уставший. Вокруг него сидели с раскрасневшимися лицами и громко распевали песни косари, раздухаренные веселой минуткой. Но шумное это разгулье его не возбуждало. Егорушку немилосердно клонило ко сну.

      – Мама, – сказал он, – пойду-ко я да лягу.

      – Поди-ко, дитятко, поди. Да и я к тебе скоро приду. Посижу только ишше маленько, послушаю женочек. Хорошо оне поют…

      – Я не в избу лягу седни, а в сено, на улицу… Можно мне?

      Мать понимала, что никакой угрозы для сына в этом нет.

      – Ложись-ложись. Да не бойсе тамогде, я ведь рядышком буду.

      И Егорко пошел в сено. Ему хотелось напоследок подышать воздухом пожни, которую он полюбил. Опираясь на колышек, по боковой подпоре влез он на ближний зарод, улегся на самой верхушке и нагреб на себя с боков высохшей, душистой травы. Так теплее будет проводить ночь.

      Какое-то время лежал и думал. Думал он о том, что очень сильно любит свою мать. И еще о том, что не зря сюда он пришел, в этот дальний сюземок, что принес людям пользу, и в деревне теперь о нем будут хорошо говорить. Народ, наверно, скажет:

      – Агафьин парень-от порато работяшшой. Рыбы наловил косарям, да сена спомог наметать благошко. Мужичок справной растет…

      И было Егорке приятно от этих мыслей. С ними он и уснул.

      И увидел во сне, как в высоком-высоком, прозрачном небе над ним среди неярких звезд белой ночи парили и парили, кружили в облачениях, расшитых светом, веселые ангелы. Их пушистые крылья трепетали на ветру. Посланцы