Берег мой ласковый. Павел Кренев

Никого пока нет, но он-то здесь! Он пришел сюда, в избушку, в которой царит кавардак. Он должен быть вместе со всеми, должен помогать!

      И Егорко начал помогать.

      Собрал он со стола в висевший на гвозде в сенях веревочный куток всю грязную посуду и отнес к озеру. Там песком и травой всю ее отшоркал, сполоснул озерной водой и отнес чистенькую в избу. Оттер стол мокрой тряпкой и уложил посуду рядком по самому его краешку. Получилось красиво – стол заблестел и как бы обновился.

      Потом Егорко взялся за пол. Сначала подмел его голиком, затем взял из угла половую тряпку, чохнул на пол два ведра озерной воды. Кое-как оттер замызганные доски. Еще раз пролил на пол чистую водицу и вытер тряпкой насухо.

      Мамина и бабушкина школа мытья полов не пропала даром.

      Устал Егорушко. Прилег на нары на минутку – так он решил – и проспал крепким сном, наверно, долго: намаявшийся маленький его организм нуждался в отдыхе.

      Разбудила его хлопнувшая входная дверь и женский возглас:

      – О, дак хто ето тутогде полеживат? Какой-такой мужичок?

      В тускловатом предвечернем свете, посреди лесной избушки стояла какая-то молодуха. В старенькой, драной вылинявшей кофте, в неопределенного цвета такой же драной юбчонке, в скособоченно повязанном платочке. Спросонок Егорко не узнал ее.

      – Ты ли ето, Гошка? – спросила женочка.

      – Угу, – отвечал он, – я ето и есь.

      – Ак ты откуль взялсе-то, шально место?

      – Из деревни, откуль ешшо.

      Егорко уселся на краешек нар и начал протирать сонные глаза.

      – Ак, сам ште ли прибежал?

      – Ну.

      Женочка присела на лавку и изумленно раскрыла рот:

      – Са-а-ам! Как не забоялсе-то? Страшно ведь одному-то, страшно ведь!

      – А чего, у мня дробовка вон…

      – Малой ведь ты совсем, Гошка. Одному через лес…

      Егорко понурил голову и сказал:

      – К мамы я хочу. Вот и пошел…

      – Ак, меня-та не признал ште ли, паренек?

      Егорко уставил на женочку глаза и видел только одно – что-то родное, деревенское.

      – Не, тета, не признал.

      – Дак я ведь Татьяна, Олеши Новоселова, дружка твово матка.

      Она вдруг остановилась посреди пола, растопырила по сторонам руки:

      – А матерь-то твоя, Агафьюшка-та, жде-ет тебя, жде-ет! Быват, ште и поревит, как ждет…

      Тут Егорко вспомнил ее. Она еще чаем его угощала, когда он приходил к Лешке в гости по какому-то рыбацкому поводу.

      Хорошая она, Татьяна, и добрая. Поведала она ему, что в сенокосной артели имеется у нее еще одна «роботушка» – быть поварихой. Вот она и пришла пораньше, до того, как косари да гребеи закончат сегодняшнюю работу. Надо сготовить ужин.

      – Ох темнеченько-то, радось-то мне кака! Ты-то, голубеюшко, спомог-от мне как! Вон уж, подиткосе, полдела за меня сробил! – причитала она и громко радовалась. – Ну, придут, дак всем расскажу про тебя, про роботничка!

      Вместе они развели костер. Егорко бегал за водой к озеру и обратно, снова за водой, ходил в прилесок за сушняком, рубил сучья топором,